Русское окно

Мелике

Бывает мгновение, когда все, что у тебя есть, надо подвергнуть сомнению. В шаге от дурдома все вещи видишь отчетливее. Ни перед кем не извиняешься. Мама – единственная женщина средних лет, растерянная, не готовая смириться с расходами. К кому-то надо в долговую яму влезть. С этой целью дети существуют. Им жизнь выстраиваем, расставляем все по местам.

Нет больше сил одолевать расстояние от своего места к стихам. Угловатость мира проявляется в тончайших комбинациях слов, которые всегда здесь, в тебе. А каково на этом месте? Какое облегчение. Каждый приходит к тому, от чего он трепещет. И нет проблемы, если ты там, где всегда и должен был быть. Проблема в несогласии с самим собой. Один из миров следует исключить.

Тепло и у Кафки. Крик отчаяннее звучит в ледяном бездорожье, в отчужденности. Метафизический страх в нас зарождается в детстве. Я узнавала это в других людях и в панике бежала от них, лучше уж мелодрама, банальность, чем оголенность, перед которой я разрушаюсь.

Ты узнаешь меня? Да? Так кто же я? Ты хороший. Я тебя сразу узнала. Я не похудела, просто устала. С детишками очень непросто, спать не дают. Нет, не случайно, я сознательно выбрала. Мне хватает вкуса, чтобы не распространять второразрядные стихи. Не оскорбляй меня, я лучше, чем кто-либо другой, знаю их недостатки, знаю все их тонкости, несущественность… Какие-то обобщенные сентиментальные исповеди, без следа. А это не моя история. Разве что никто тебя не подготовит, никто не скажет, как тяжело… Нет, не жалею, это прекрасно, просто я устала. Голова не мытая. Извини, я тебя не ждала. Правда, ты последний, кого я ждала. С учетом того, как ты исчез. О, я не глупа, ты все сделал для того, чтобы я ушла. Как будто все это неважно, как будто ничего не было. Ты сделал смешной мою веру в познание. В силу литературы. В историю, ради которой живешь. На самом деле смешно. Я вовремя поняла. Лишилась неминуемого разочарования. Я должна быть благодарна тебе. Боже, какой глупой я была… Так лучше. Так правильно. Только выспаться, и все будет в порядке. Для этого меня и привели сюда. Здесь хорошо. Могу спать. И детям лучше будет. Однажды, когда я вернусь.

Отец

Я поселился в маленькой истории. Точнее, меня поселили, потому что выбирал не я, меня просто предусмотрели. Научили меня быть таким. Я никого не хотел оскорбить, без разницы, был ли то собеседник в поезде или коллега в редакции. И так я стал хроникером малых миров. Все под боком, так сказать, через дорогу. И все известно. Никаких сюрпризов. Ничего не случается впервые. Собственно, событий не существует, потому что не творятся безобразия. Мне всегда было проще никого не беспокоить. По существу, все это одно и то же, просто провинция более скромный вариант большого мира.

Джурджа обманывала меня и до Тонтича. Трудно сказать, кому было тяжелее, ей, которая все делала для того, чтобы я узнал, или мне, поскольку я решил ничего не замечать. Когда что-то случается, чтобы оно просто произошло, событие должно увенчаться признанием. Тем самым утверждается новая реальность. Следовательно, от меня зависело, приму я это или нет. Я был тем, кто всю ситуацию держит в своих руках. Я был режиссером спектакля, в котором участвовал сам. Герои не были предоставлены сами себе.

Немыслимо было начинать новую жизнь, отдать тело Джурджи другим, оказаться в ситуации, когда новые обстоятельства создадут новые правила. В маленьком городе подобное невыносимо. Наличие у нее любовников не отдалило меня, а лишь усилило мою страсть. Потому что когда я в Джурдже, это мы, и никто более. Только я всю ночь лежу рядом с ней и могу взять ее, когда захочу. И я безумно брал ее. Только я был ее повседневностью. Да, я делил ее тело с другими, но во время стольких действий она была только моей. Никто, кроме меня, не следил за ее действиями, когда она сушила волосы, покрывала лаком ногти, гладила, пекла печенье, убиралась в доме. Вечно перед премьерой она в спешке разбрасывала предметы по всему дому. Я следовал за ней, убирал вещи на места. Только я знал, в каком ящике она держит белье, в какой коробке украшения. Я все делал, чтобы отдалить ее от мгновения слабости, когда она была готова признаться мне во всем. Я укреплял ее. Предложил ей задуматься над тем, есть ли кто-то и у меня. Создал рамку, в которую Джурджа вошла как в западню. Она была моей пленницей. Расплачивалась за флирты полным подчинением. Мы никогда не спешили, вся ночь была нашей. Обеими ладонями она сжимала мое лицо и шептала: Душа, душа моя, какой ты хороший.

Только мне она родила ребенка.

Мало сказать – трепет, это было настоящее безумие. Девять месяцев паники. Вечерами мы отправлялись на прогулку. Встречали знакомых, всегда одни и те же вопросы: когда? А мне слышалось: от кого? Перед сном, делая вид в кровати, что читаю, смотрел, как она кремом натирает живот. Гнал от себя предательские мысли, в которых крылось сомнение. Всего шаг до ненависти. Боязнь мгновения, когда весь мир узнает правду. И мысль о том, что любой в какой-то момент может стать убийцей.