Русское окно

Только после этого ты прочитал имя на табличке. Думаю, ты перепугался. Тибор Толди, шепнул ты. Ты еще что-то сказал на непонятном мне языке, упомянул какие-то венгерские имена, улицы Будапешта. Ты был явно взволнован. Постоянно повторял: Mein Gott. Кого-то я тебе напомнил, что-то тебя обеспокоило. Но это проблема живых. Когда перейдешь на другую сторону, то понимаешь, что покой, к которому ты всю жизнь стремился, все-таки существует. Только когда столкнешься со смертью и воспримешь ее как нечто естественное, только тогда можешь начинать жизнь.

Марлиз Шварц

Никто не смотрел на меня так. Прежде чем заметить следы уколов на моих руках, ты сказал: Куколка, в тебе слишком много всего. Тогда ты взял отчет патолога. Не знаю, что в нем было, кроме констатации передозировки. Может, все-таки есть какие-то данные, curriculum vitae или что-то в этом роде, иначе ты не смог бы узнать мою профессию. Я поняла, что и ты актер без постоянного ангажемента. С таким акцентом можешь играть только отрицательных героев, наемных убийц с Востока, авантюристов, матросов… Тогда ты перешел на свой язык, я сказала бы, на славянский язык. Болгарский, словацкий?.. Не знаю.

Потом ты долго молчал. Внимательно вслушивался в каждое мое слово. Уверена, что ты меня слышал. И знаешь, что было странно? Полное понимание, ощущение, будто в тебе все происходит в том же порядке и с той же интенсивностью, что и во мне. Знаю, что это невозможно, две особы не могут до конца, без остатка слышать одна другую с теми же чувствами, придавая этому то же значение. Такого не может быть. Каждая история при обмене что-то теряет и что-то приобретает. Не могут существовать две одинаковые интерпретации, нет несопоставимой фактографий. Но все-таки именно так оно и было. Ты одел меня именно в той последовательности, как я сама одевалась в жизни.

Незнакомец

Почему ты упорно называл меня Даниэлем? У меня одного не было таблички. Меня вместо одного из городских моргов по ошибке отправили в «Парадизо». Без документов. Меня зовут… Не знаю, не могу припомнить, хотя мне кажется, что оно тут, в прихожей сознания… Все это результат падения, я думал, что смогу удержаться. Не помню, как это случилось, наверное, я был пьян. Сильный удар по затылку. Может, кто-то напал на меня? Мгновенно у меня помутилось сознание. Ах, все это в нем. И имя, и почему я оказался в том месте, кого я ждал, и ждал ли я вообще кого-то, чем я в то утро завтракал, сколько выпил в течение дня, вся моя жизнь, все тут, просто не могу припомнить. Но знаю, что я не Даниэль, знаю, что у меня не было жены, которая мысленно выбрасывала в мусорный бак бутылку вина еще до того, как мы ее допили. Не было такой жены в моей жизни. Хотя какая-то похожая, вроде ее, была… Не могу вспомнить… Но точно все не так, как ты говорил. Я не был дирижером, не играл ни на одном музыкальном инструменте. И зачем ты сажаешь меня в коляску. Я не инвалид. Вот если бы я выжил, то, может, и стал бы инвалидом.

Если у меня нет имени, то это не значит, что можешь приклеить к моей жизни все, что тебе вздумается. Раздели это на других мертвецов. Да, я не знаю своей истории, не могу ничего вспомнить, но язык, на котором говорю, не позабыл. Если бы я был с какого-нибудь парохода, то о моем исчезновении бы объявили, я знал бы, как меня зовут. И говорил бы еще на каком-нибудь языке. Может, я портовый рабочий, может, меня ограбили, но у меня ведь не руки музыканта. Упорно навязываешь мне чужие истории. Откуда знаю? Ну, что-то сохраняется, что-то сдвигается. Например, вкус чая, если я с Транссибирской магистрали. Не знаю, что такое дрезина. Какой-то инструмент? И разве дорога не построена давным-давно? Видишь, сколько всего во мне сохранилось. Достаточно, чтобы мне перестать быть безымянной куклой. Говоришь, вены у меня появились от стояния на ногах. Хорошо, пусть буду кельнером. В вагоне. Но откуда «Восточный экспресс» на Транссибирской магистрали? Да я готов кем угодно стать, только не называй меня Даниэлем.

Константин Иванич

Я никогда не стремился к славе, только к уважению и авторитету. Но к этому у нас приходят только через эстраду. В это болото я не влезал. Только эстрада дает силу, потому что в нашей провинции не бывает ни уважения, ни настоящего авторитета. Там восхищаются дутыми большими отцами, которыми могут быть или сенильные старцы, или эстрадные ничтожества. Я всегда равнодушно относился к эфемерности, к позе, хотя сейчас, когда карты не только розданы, но уже и в основном сброшены, все больше верю в то, что в заливах этого мира аутистов я не понимал, как функционируют эти механизмы.

Единственная проблема – желудок. Есть он у тебя или нет его? И тут не поможет биография. Потому что в ней есть все, кроме желудка. Нигде не пишут, какой у кого желудок. О том не принято знать. Желудок – мягкое место, которое прикрывается броней, неважно, черепаха ты, еж или человек искусства. И потому, если у тебя желудок чувствителен, не обвиняй в этом других. Проблема не в морали, а в желудке. Нашу судьбу определяет живот.