Русское окно

Мои любовники? Ты настаиваешь? Что ж, могу свободно сказать, что мне их личности не интересны, лучшее их свойство состоит в том, что они присутствуют в моей голове, в укромных уголках моего сердца. И не удивительно, что они не могут забыть меня, если я для них – лучшее (или худшее, к этому все сводится), что было в их жизни. Помню, какими они были прекрасными и пустыми. Один все время нашей связи рассказывал, как он однажды два раза поужинал в Триесте. Можешь представить, рассказывал со всеми подробностями, а я слушала и думала, зачем мне все это надо. Тем не менее мы пробыли вместе почти два года, сама не знаю, почему. Вообще интересно, почему мы не можем объяснить многие серьезнейшие поступки в своей жизни. Наверное, мы постоянно находимся в плену привычек.

Отец

Все время что-то надо было скрывать. Моя мама была толстой. Носила шляпы, одевалась экстравагантно. Говорила громко. Каждое ее появление вызывало улыбки, на улице прохожие оборачивались за ней. Я стыдился этих взглядов, по губам читал комментарии. Мне хотелось исчезнуть. Старался отойти на шаг-другой в сторону. Она хватала меня за руку, тащила за собой. Позже моя отчужденность стала нарастать. Я останавливался у какой-нибудь витрины и краешком глаза следил, как она удаляется решительными шагами, кивает большой головой, то и дело обмениваясь с кем-нибудь приветствиями. И без остановки хихикает. Хуже всего было летом, на пляже. Она выходила из кабины в купальном костюме, который едва удерживал эту груду мяса. Мне хотелось от стыда провалиться сквозь землю из-за ее тучности, огромных суставов, из-за красных пятен с внутренней стороны бедер, которые тянулись до колен. Мне казалось, что весь пляж следит за тем, как она входит в воду.

Единственным способом держать ее подальше от школы было стать отличным учеником примерного поведения. Одновременно следовало избегать участия в школьных мероприятиях. Я рано научился симулировать самые разные болезни. Мамина дебелость определила интенсивность моих общений с друзьями. Я редко ходил к ним в гости и еще реже приглашал их к нам.

Но если уж она не сможет похудеть, то я надеялся, что когда-нибудь она из-за своей массы утратит способность передвигаться и целыми днями будет сидеть дома. Однако моя мать была здоровой женщиной. Когда я мальчиком впервые побывал на похоронах, то измерил взглядом пропорции маминого тела, которые намного превышали объем гроба. И я злился, понимая, что с каждым днем она будет становиться все толще. И не найдется гроба, способного вместить ее тело.

Джурджа была красивой и стройной. Рядом с ней я наконец-то вздохнул свободно. Но ненадолго. Опять пришлось что-то скрывать. Она была необразованной. Однажды она спросила меня, какой писатель лучше, Шекспир или Прометей? Под Троей был Архимед, а не Ахилл. Почему это сомневаются в существовании Гомера, но все убеждены, что он был слепым?

Я не верю в высший порядок этого мира. Это всего лишь утешение для тех, кто не может принять неправду и хаос. Бог равнодушен. Я – нет.

Фабиан Мазурски

Я вынес цирки в мир, складываю их рядком. Во мне от каждого жанра есть что-то, но ни одним из них я не овладел до конца. Могу обернуть змею вокруг шеи, войти в клетку со львами, сделать двойное сальто в воздухе, скакать задом наперед, жонглировать пятью шариками. Тем не менее я ни дрессировщик, ни акробат, ни жонглер. Я постоянно в движении. Я сам по себе цирк в миниатюре. Ты должен состоять из чего-то. Только у идиота нет подвала. Трупы со всех сторон. Ужасно воняет. Не перестаю убираться. В цирке жизнь как в витрине, все всем известно. Телам тесно, как в поезде. При каждом движении кого-то задеваешь. Иду дальше, к следующему углу. Натыкаясь на проблему, решаю ее по клоунской методике. Всегда чего-то не хватает. Иначе жизнь не была бы жизнью.

Тибор Толди

В то утро я был в «Парадизо». Предполагаю, что ты был один, иначе не стал бы разговаривать со мной. Позже, когда пришел тот толстяк, ты замолчал. Ты и с другими мертвецами разговариваешь? Пробуждаешь биографии? В моем случае ты не угадал, я замерз сам. С первого же слова, когда ты приветствовал меня по-венгерски. На языке, с которым я вырос. Все, что со мной впервые случилось в этой жизни, было на этом языке. Я перестал разговаривать на нем в пятьдесят шестом. Наверное, тебя тогда еще и на свете не было. Потом только во сне, и только если я был один. Ты сразу заметил утолщения на пальцах правой руки. Ты слышал меня. Ты сжал правую ладонь так, как будто держишь компостер. Сегодня они совсем другие, лежат в ладони как влитые, как рукоятка ножа, но в мое время они натирали руку, оставляли мозоли на мизинце и безымянном пальце, сначала краснели суставы, потом появлялся волдырь, а когда кожа затвердевала, заканчивался первый год на железной дороге.