Русское окно

Моя самая любимая писательница – Варя Арпад. Я знаю, ты ничего не слышал о ней. Но в каждом киоске в Будапеште лежат ее книги. Если бы ты почитал ее, то понял бы, о чем я говорю. Недавно она опубликовала коллекцию рецептов «Сто самых любимых». В одном из интервью она сказала, что пишет, как готовит. Роман – это гуляш, точно известно, сколько надо мяса, а сколько картошки положить в кастрюлю. Так вот, ты не моя мерка, я это чувствовала, ты слишком непостоянен. Мне нужна территория, а не плот.

Мама

Не так уж мне и легко разговаривать с тобой об этом, но, с другой стороны, ты так похож на меня, и у тебя есть потребность слиться с кем-то в касании. Никогда ничего невозможно было добиться от тебя словами, только ласками, поцелуями.

Только ты слегка перепуган. Как получилось, что ты стал таким неуверенным, как я позволила этому совершиться? Иногда я думаю, что была слишком занята собой, но как можно было иначе? Я была бы не я без своих каникул. Кто бы посмел требовать от меня этого?

Жалею ли я, что вышла за твоего отца? Я устала от поисков. Думала, что со мной что-то не так, раз все время чем-то недовольна. Мне хотелось порядка. Я поверила, что этого можно добиться, приняв решение.

В чем мой грех?

Да, наконец-то я живу по-своему. Но я не успокоилась, потому что ты продолжаешь блуждать. Я не сумела добиться, чтобы ты поднялся в жизни хоть на одну ступень выше меня.

Хотя откуда я знаю. Разве я понимаю тебя? Только догадываюсь. Ну, может, так и должно быть.

Ирена

Хорошо, я обманывала тебя, не такое уж ты для меня законченное обстоятельство, как я думала, завершенный цикл. Тут есть одно большое «но». По правде говоря, это был лучший секс в моей жизни. Несравненно лучший. Потому что между нами все было сексом. Каждое прикосновение, каждое дыхание – чистая эротика. А это дело непривычное. Напротив.

Почему у нас не получилось?

Я больше не могла переносить такое недоверие, эту стену, которую ты постоянно выстраивал между нами, твою крепость, которую ты ежедневно выстраивал в борьбе со мной. Почему? Ты вел себя так, словно я какая-то лихорадка, которой ты заразился, от которой нет лекарства, и единственное, что тебе оставалось, ждать, когда она пройдет сама.

Вот я и прошла! И лучше ли тебе стало в жизни?

Точнее было бы спросить тебя – полегчало ли тебе в жизни?

Радое Лалович

Мой отец был строителем. Он всегда говорил, что легче построить, чем достроить. Сколько я домов после себя оставил. Люблю пустошь, на которой своими шагами могу отмерить место, где надо заложить фундамент, где сам буду мешать бетон и возводить этажи. В ту ночь, когда мы, восемь легионеров, высадились на пляже в Улцине, я верил, что строю последний дом. Один я уже оставил в Испании, второй – в Африке. Я больше не был наемником, авантюристом, я воспринял идею. Первые несколько недель в партизанах мы отвечали за экзекуции. Это был обряд, как и всякий другой. Страдали ли невинные? Конечно. Но суть в том, чтобы принести в жертву и невинных. Невозможно умилостивить богов войны, принося в жертву только отбросы. Всю войну я чувствовал вдохновение, верил в мир, который мы строили. Сразу после войны начались переделки, это уже был не тот дом, что строил я. Потому и бежал в Венгрию. Они подозревали меня, проверяли целый год. Я учил язык, влюбился, построил последний дом. В пятьдесят шестом в Будапеште началась революция. Я сделал отличный ход. Иначе и нельзя было. Не можешь быть выше идеи, которую носишь в себе. Я не встал на сторону революции не только потому, что верил в вечное присутствие русских, просто я всем сердцем желал этого.

Рисунки Фогеля продала моя жена. Она сделала это тайком от меня.

Что я мог сделать? Заявить на нее? Отправить ее в тюрьму? Я и так многих туда отправил. Кроме того, я уже был в таком возрасте, когда трудно подыскать женщину. И времена изменились. Все немножко оттаяло.

Не так-то просто было отправить в тюрьму. Я многих поимел, потому что они верили, что я могу что-то сделать для их арестованных мужей. И кое-что я делал. Половина филармонии воспользовалась моими услугами.

Нет, я их не шантажировал. Они сами предлагали себя. Когда доживешь до определенного возраста, начинаешь понимать, что времени у тебя больше нет. И тогда хватаешься за все. Зачем упускать в эти грустные дни десяток минут страсти. Снаружи трезвонят трамваи, гудит метро, толпы движутся во всех направлениях, и куда ни глянешь, дороги становятся все короче, все уже помечено, никаких сюрпризов, а всего в метре от тебя, на диване – тело. Тебя влекут глубины неизведанного. Величайшее чудо – собственная голова. Всегда найдется какое-то местечко, которое обнаруживаешь впервые.

Ирена