Русское окно

Где я? Это неважно. Не место пишет биографию. Поэтому я и не успел закончить «Сербскую Касабланку». Неделями мучился в тишине студенческого городка. Марианна уходит утром на занятия, а я, как шелкопряд, извлекаю нить из себя самого. Единственно тяжело писать, когда лжешь, когда нет сил раскрыться. Когда ты не в состоянии говорить из настоящего себя. Писательство – раскопки, подход к себе с противоположной стороны. Хор – это то, от чьего имени ты пишешь, а не соло одной только его части. Как с этим бороться? Для начала, быть искренним перед самим собой. Маленький большой шаг. Я понял это, работая над «Сербской Касабланкой». И потому отказался быть в мире с собой. А я всегда хотел заплатить за что-то. Отсюда постоянное недовольство. За это я хотел заплатить? Ты будешь смеяться. Ух, какое извращенное тщеславие. Так и платил я именно за то, что был не как другие. Хорошо, не как большинство других. За то, что у меня нет стратегии, за то, что единственное, во что я верю – это талант. За то, что не продавал, не торговал. А ты скажи мне, разве это не высшая форма торговли? Именно так, вроде бы не торгуешь, а на самом деле в глубине души, прячась от самого себя, выписываешь счет, намного хуже всех своих предыдущих. Ты настолько тщеславен, что перешагиваешь через все, не оглядываешься, потому что ты сильный. Сила? Откуда она? Сила приходит к нам с границ, из мрака, сила – продукт накоплений прежних жизней, он создается веками и составляет архетип всякого существования. И не важно, существует ли понимание этих предшественников, героев зон подсознания, авторов синопсисов, по которым живут в полной роскоши свободы выбора. Они присутствуют в особенностях, привычках, предчувствиях и вдохновениях, в темных сторонах инстинкта. Как я это здорово сказал.

Ты не можешь пропустить ничего, что тебе предназначено. Не сомневайся в расписании движения. Рельсы определяют путь. Вот, пиши о Транссибирской магистрали. Это твой заповедник невозможного. Не знаешь, чего хочешь, мучаешься, что-то не дает тебе покоя. Для этого чего-то нужна вся жизнь.

Марианна

Не слушай его, Руди. Какая Транссибирская магистраль. Он всю жизнь только и делает, что переезжает. Эмоциональный инвалид. Потому и говорит тебе, что не важно где. Только подумаешь, что он наконец открылся, а в итоге выскальзывает из рук как слизняк, стоит только подойти к нему. Никого он не любит. Я всегда была для него тягловой силой. И постоянное чувство вины за то, что недостаточно люблю его. Величайшая возможность быть близкими во всем – в сексе, в эротике, в желании, влюбленности – ничего! И вот парадокс – чем меньше секса, тем больше посвященности. Как замена. Правильно говорил мой отец – симбиоз. Но и тут ты не знаешь, с чьей стороны больше самолюбия. То ли с его, все вокруг него вертится, то ли с моей, потому что я, по его мнению, чистая конструкция. Ты понимаешь, что все это не любовь, а ее замена? И кто, по– твоему, человечнее, я или он? Конечно же, он, и намного. На чьей стороне спусковой крючок был? Наверное, на моей. Он взамен недополученной любви начал защищаться всеобщим признанием и почестями, держась, в своем стиле, в сторонке. Наверное, другие сами должны это увидеть. А я вместо любви, которую ему якобы не дала, взвалила на себя заботу о нем и педагогический, так сказать, научный подход. Положила его под микроскоп и вместо того, чтобы любить, изучаю его в мельчайших деталях, каждый нерв, каждую мысль. И это должно было стать целью моей жизни. А его – доказать, что он достоин любви, что все обязаны любить его, и в итоге я в конце концов тоже полюблю его. Потом он все это забывает, изначальные импульсы, и механизм продолжает работать сам по себе. Мне так повезло, что он не хотел мириться с этим и постоянно возникал. Через какое пекло мы прошли в Америке. Признаюсь, если бы все было спокойно, я бы как лошадь тащила все это до конца жизни, одинаково питаясь своим превосходством и своей подавленностью.

Год он мучился с этой рукописью. Еще в Будапеште я подарила ему название, «Сербская Касабланка». Он отказался, и не потому, что не может лгать, просто не сумел найти формулу, с помощью которой сохранил бы свою непохожесть на других, а всем, опять-таки, читал лекции о своей неподкупности и морали. Так что вся его проблема состояла в том, что не сумел найти подходящий способ солгать. Тогда он и стал мне противен. Я оставила его. Потому он тебе и рассказывает о том, что не место пишет биографию. Подумай только. Это говорит он, который весь состоит из своих окрестностей. И что же он тогда пишет, если не описывает место? Сколько раз он мне говорил, что если бы родился в Америке, то писал бы по-английски и стал всемирно известным писателем. Какой лицемер. И еще читает другим нотации.

Герман Фогель