Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Массон вспоминал об атмосфере подобострастия вокруг последнего фаворита Екатерины II: «Всё ползало у ног [П. А.] Зубова, он один стоял и считал себя великим. Всякое утро многочисленный двор осаждал его двери, наполнял его передние. Старые генералы, вельможи не краснели от стыда, расточая ласки ничтожнейшим из его слуг. Часто эти слуги отгоняли ударами прикладов офицеров и генералов, толпой осаждавших двери и мешавших их затворить. Развалясь в кресле, в самом неприличном неглиже, ковыряя мизинцем в носу и рассеянно глядя в потолок, этот молодой человек с холодной и тщеславной физиономией едва удостаивал вниманием тех, кто его окружал. Он забавлялся выходками своей обезьяны, прыгавшей по головам придворных, или болтал с шутом, тогда как старики, под начальством которых он служил некогда в чине унтер-офицера, Долгоруковы, Голицыны, Салтыковы и все, что было здесь и знатного, и низкого, стоя в глубоком молчании, ожидали, когда он опустит глаза, чтобы снова упасть перед ним ниц». В точно таком же духе описывает приёмные дни Зубова и польский аристократ, друг юности Александра I Адам Чарторыйский.

«Кланяйся низко, подымешься высоко», — эти слова князя И. Ф. Барятинского, московского и малороссийского генерал-губернатора в аннинское время, были девизом слишком многих. Да и то сказать, без влиятельных покровителей хорошая карьера была практически невозможна. Гордый, принципиальный Державин — и тот ходил на поклон к тому же Зубову. Непочтение к «сильным персонам» могло доставить неприятности даже людям знатным. Дед Льва Толстого по материнской линии (и прототип старого князя Болконского) князь и генерал-майор Н. С. Волконский отказался жениться на племяннице и бывшей любовнице Потёмкина, по этой причине карьера его на несколько лет остановилась.

Характерное для России чинопочитание сказалось даже в выборах депутатов Уложенной комиссии. Дворяне, как правило, выбирали «не рядового дворянина, который ближе стоял к действительным потребностям сословия, но человека чиновного, вращающегося в сферах, отдалённых от быта и жизненных условий рядового дворянства: московское дворянство избрало своим депутатом генерал-аншефа П. И. Панина, боровское (Калужской губернии) — генерал-аншефа же кн[язя] Волконского, волоколамское — гр[афа] 3. Гр. Чернышева, козельское (Калужской губернии) — гр[афа] Брюса, медынское — кн[язя] Голицына, ярославское — знаменитого кн[язя] Щербатова и т. д.»[464].

Духовенство (за исключением архиереев) вообще сложно назвать привилегированным сословием. Например, на него могли распространить рекрутскую повинность. Во время Русско-турецкой войны 1735–1739 гг. она оказалась для церковников «примерно в 3–4 раза тяжелее, чем для основной массы податного населения», — в армию было взято от 10 до 13 % всего духовного чина[465], т. е. не менее 12 тыс. человек. Во время Русско-турецкой войны 1768–1774 гг. в рекруты забрили почти 9 тыс. поповичей и сверхштатных клириков. Набор 1783–1784 гг. захватил 32 тыс. человек, но на этот раз никто из них не попал в армию, им велели избрать себе новый род занятий[466]. Клириков за малейшие проступки подвергали телесным наказаниям и тюремному заключению. В 1736 г. Тайная канцелярия даже пожаловалась, что её казематы «слишком уже наполнены священнослужителями, присланными из разных епархий за неслужение молебнов [как правило, в разного рода „царские дни“], и что по чрезмерному накоплению дел об этом неслужении у неё даже в секретных делах стала чиниться остановка»[467]. Обильно применяло порку и церковное начальство. Только в 1767 г. она была запрещена в епископальных судах по отношению к священникам, а в 1771 г. по отношению к дьяконам. Митрополит Новгородский и Великолуцкий Димитрий (Сеченов) «держал одного священника шесть лет в тюрьме, в оковах, бил его смертными побоями, забрал его деньги, разорил дом, лишил пропитания отца и 11-летнего сына за то, что тот, по принуждению архиерея, не хотел принять монашество. Известный Арсений Мацеевич издал распоряжение, чтобы наказывать виновных священников верёвками, обмоченными в горячую смолу, на конце которых навёртывалась проволока в виде когтей. Такие верёвки назывались кошками, и ими был наказан благочинный за то, что в его участке Арсений заметил на престоле много пыли»[468]. Архангельский архиерей Варсонофий в 1740-х гг. заставлял одних провинившихся зимой стоять босыми на снегу в течение всей обедни, других в жестокий мороз приказывал водить на цепи по улице[469].