Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Но среди мыслящего меньшинства авторитет императора в 1840-е гг., несомненно, падал. Вполне благонамеренный и далёкий от оппозиционности сенатор К. Н. Лебедев записал в дневнике 1849 г., акцентируя именно характерные свойства Николая: «Преобладающая страсть Государя — надменная самостоятельность… Государь доведён до какого-то самозабвения, при котором нет никакого внимания к образованности других, к высшим целям человечества и действительным нуждам своего народа. Донесение Паскевича, рескрипты и приказы Государя исполнены этого чувства и писаны не для того, чтобы удовлетворить благородному чувству могущественной Империи, но для того, чтобы выражением, словечком зацепить Француза или Франкфуртца и польстить мелким страстям личной гордыни… Не видна ли здесь раздражительность уязвлённого самолюбия, ропот неудач при видимом торжестве? Ограничивать развитие умственное внутри и оскорблять достоинство лиц и народов вне, — вот всё, что придумало гордое славолюбие. Тут ни капли нет христианства, и посмотрите, как карается это несчастное славолюбие! В России управление не сделало ни шагу прочного и основного успеха: учреждения хуже Екатерининских, благонамеренности и в помине нет у правителей. Вместо развития просвещения оно ограничено, обрезано, подавлено, и мы, Русские, поневоле должны искать его во французских книжных лавках… Военная сила давит и истощает нас: Кавказская война губит целые корпуса, Венгерская война обошлась очень дорого, беспрестанные поборы истощают земледельцев; военная смета поглощает 2/3 общей сметы государства. Недовольные рассыпаны по всем углам, в крепости сидят заговорщики; никто, даже Австрийцы не скажут доброго словечка… вижу во всём нехристианскую самонадеянность, которая угрожает горшим злом, вижу нетерпимость и раболепство советников, вижу увлечение забывшейся личности и какую-то мстительность. Самозабвение опасно, ибо советники получают выгоды, льстя слабостям его, ибо непрерывающееся развитие народа скоро может подмыть могущество этой самозабывшейся личности…».

Пушкин ещё раньше раскусил суть своего коронованного цензора, сказав, что в нём много от прапорщика и немного от Петра Великого. С годами прапорщика становилось всё больше.

Не то беда, что Николай был армеец, а то, как он, подобно батюшке и братьям, понимал военное дело и как понимание это переносил на иные сферы жизни. «Главным пороком его, конечно, была шагистика… неудержимая детская страсть играть в солдатики», — вспоминал генерал А. Э. Циммерман. В переписке с братом Константином «[п]очти в каждом письме обоих корреспондентов отводится видное место рассуждениям о покрое мундиров, пригонке амуниции, точном размере предметов вооружения и снаряжения, сообщается о произведённых смотрах, о солдатской выправке, и нет ни слова о настоящем военном искусстве»[565]. В многочисленных письмах 1837 г. наследнику, путешествующему по России, нет упоминания ни одной книги, зато почти в каждом фигурируют парады, учения, манёвры, рисуемые иногда с подлинным эстетическим восторгом: «…сегодня целый полк Кенгерли [закавказская народность, письмо отправлено из Эривани], по-русски командуемый и щёгольски одетый одинаково в белом, вышел мне навстречу, ничего красивее видеть нельзя… Крепость Гул ери, ныне Александрополь, удивительно успешно строится и прелесть, точная игрушечка, невероятно хороша…». Говорят, что любимым развлечением государя была игра на барабане. В военную форму, по его повелению, облекался даже женский кордебалет в некоторых театральных спектаклях. Красиво одетые и стройно марширующие колонны, слепо повинующиеся его приказам, — вот представление Николая Павловича об идеальном порядке. Воинская дисциплина — образец для всего общества: «…никакого всезнайства и противоречия, всё вытекает одно из другого… всё подчиняется одной определённой цели…». А император — это «отец-командир всея Руси»[566].

«Здесь всё устроено на военную ногу, начиная от кухонь и до верховного суда», — написал из России в 1842 г. французский художник Орас Верне, близко общавшийся с императором. О «военном характере нашего управления» упоминает в своём дневнике М. А. Корф. Историк подтверждает: «…гражданское управление принимает… своеобразный военный оттенок. Целые отрасли управления и отдельные ведомства получают военное устройство, образуя… особые корпуса: корпус лесничих, Главное управление путей сообщения и корпус инженеров путей сообщения и т. п. Во главе отдельных отраслей гражданского управления очень часто стоят представители военного ведомства…»[567]. Милитаризация повседневной жизни заметна и по огромной численности армии, к концу николаевского правления достигшей 1 млн 396 тыс. человек[568].