Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Многообразная николаевская цензура сделала практически невозможным прямое обсуждение каких-либо общественных проблем в легальной печати. Ведь, кроме цензурного ведомства при Министерстве народного просвещения, правом собственной цензуры пользовались: министерства двора, финансов, военное, внутренних дел, II и III отделения, военно-топографическое депо, шеф жандармов, почтовый департамент, Комиссия по строению Исаакиевского собора, Кавказский комитет, Управление коннозаводства и т. д. Любое критическое замечание, задевавшее то или иное ведомство, могло иметь последствием суровые цензурные кары. Характерна в этом смысле жалоба начальника почтового департамента князя АН. Голицына министру народного просвещения С. С. Уварову по поводу статьи академика П. И. Кёппена «О письменных сношениях» (1841), указывавшей на некоторые недостатки русской почты. Голицын видит в этом потрясение самих основ империи: «… публичное… порицание частным человеком какой-либо отрасли государственного управления, где все законы истекают от самодержавной власти, есть явление совершенно новое, несообразное с духом нашего правления. Это попытка того либерального духа Западной Европы, который стремится подвергать действия правительств контролю свободного книгопечатания. Как лицо государственное, ваше превосходительство, без сомнения, согласитесь, что, допустив первый шаг в этом открывающемся вновь поприще публичного осуждения действий почтовой администрации, можно ожидать затем осуждения систем налогов, финансов, просвещения, законов и всего. В той же самой статье есть уже намёки и на другие предметы — например, о состоянии ямщиков говорится, что это „не на вечные времена“. Ободрясь сим примером, другой скажет, что крепостное или иное какое состояние должно также измениться. Готовый принять от всякого благомыслящего и опытного человека мнение на пользу части, высочайше мне вверенной, я не могу, однако же, допустить журнального преподавания наставлений и тем менее порицания».

Попытки обсудить те или иные проблемы в «самиздате», естественно, тоже приносили авторам большие неприятности. Достаточно вспомнить «Письма из Риги» (1849) Ю. Ф. Самарина, обличавшие немецкое засилье в Прибалтике, которые он пустил по рукам и за которые угодил на две недели в Петропавловскую крепость. Но это ещё вегетарианский случай. В 1834 г. схватили поэта В. И. Соколовского, обвинённого в сочинении антимонархической песни об Александре I. Своё авторство он отрицал, и оно не было доказано, тем не менее год в Шлиссельбургской крепости, по личному распоряжению императора, Соколовский просидел. Совсем плохо сложилась судьба у бывшего крепостного С. Н. Олейничука, написавшего (но не распространявшего!) некий текст против крепостного права. В 1849 г. Орлов предложил отправить правдоискателя на Соловки, но Николай Павлович настоял на Шлиссельбурге. В июле 1852 г. комендант крепости сообщил, что узник «Божией волей помре от долговременной болезни». Излишне, наверное, добавлять, что и Самарин, и Соколовский, и Олейничук оказались в заточении без всякого суда. Хранение «самиздата» могло стать отягчающим обстоятельством. Так, найденные в 1831 г. при аресте архангельского губернатора (и известного поэта) В. С. Филимонова (на него был сделан политический донос) копии писем декабристов едва не стоили ему каторги. Владимира Сергеевича спасло только то, что они были переписаны не его рукой, — он отделался четырёхмесячным заключением в Петропавловке и ссылкой в Нарву под надзор полиции.

Можно было пострадать просто за неосторожную фразу в письме, ибо власть в Российской империи не стеснялась перлюстрации. По официальным данным, в 1848–1849 гг. только в Санкт-Петербургском почтамте было вскрыто и прочитано 42 080 писем и дипломатических депеш, из которых сделано 1250 выписок[583]. Именно перлюстрированные письма стали причиной второй (новгородской) ссылки А. И. Герцена в 1841 г. и ареста И. С. Аксакова в 1849 г. Хорошо известна история с распечатанными письмами Пушкина жене, о содержании которых докладывалось императору, сделавшему поэту устное внушение. В 1841 г. на почте решили поинтересоваться содержанием письма студента Г. А. Токарева из Германии — а там предсказуемо порицались отечественные порядки. Николай повелел вернуть юношу в Россию, где над ним установили строгий секретный надзор, прекратившийся только через два года.

Арест мог последовать и по доносу бдительных чиновников или просто верноподданных. Так, например, произошло в 1849 г. с Н. П. Огарёвым и его несколькими близкими друзьями, на которых донесли бывший тесть Николая Платоновича и пензенский губернатор А. А. Панчулидзев. Также, благодаря интригам последнего, оказался в вятской ссылке (без объявления вины!) помещик и литератор И. В. Селиванов.