Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

А сколько было чиновничьих афер помельче! Особенно на «диких» окраинах — на Кавказе и в Туркестане. «Слово „ташкентец“, т. е. член туркестанской администрации, стало техническим для обозначения чиновника-самодура и хищника… В русской литературе образовался целый отдел известий о позорных ташкентских „порядках“, но правительство оставалось глухим к этим заявлениям общественного мнения, а лица, выносившие сор из избы, подвергались даже гонениям»[615]. Впрочем, кое-что вскрывалось. А. Н. Куропаткин рассказывает: «К. П. Кауфману [туркестанскому генерал-губернатору], придававшему большое значение развитию коннозаводства в Туркестанском крае, было доложено, что для осуществления этого начинания недалеко от Ташкента имеются обширные пустующие земли, что их легко можно оросить и, передав на льготных условиях частным лицам, их инициативою создать в крае коннозаводство. Появились и проект устава общества, паи и прочее. Кауфман очень сочувственно отнёсся к этому делу и ввиду подписи на разных представлениях генерала [Н. Н.] Головачёва [военного губернатора Сыр-Дарьинской области] дал разрешение на отчуждение указанных ему площадей. Дело затевалось грандиозное. Не помню теперь откуда… до Кауфмана дошло известие, что его нагло обманывают, что разрешённые им к отчуждению земли в значительной степени принадлежат к культурным землям, на которых уже сидит многочисленное население, которое сгоняется со своих земель и тщетно ищет защиты против творимого насилия. К. П. Кауфман назначил дознание, которое и выяснило полную правдивость поступившего к нему донесения. Тогда Кауфман проявил твёрдость и потребовал кары виновным без всякого снисхождения. Головачёв был устранён за бездействием власти, [Н. А.] Колзаков [начальник Кураминского уезда] отрешён от начальствования в уезде, а Савенков [камер-юнкер, помощник управляющего канцелярией генерал-губернатора Туркестана], главный виновный, сослан с лишением чинов в ссылку в Сибирь».

Особый разговор — участие крупных чиновников в разного рода акционерных обществах, что не было запрещено законом, но весьма часто становилось скрытой формой коррупционной деятельности. М. П. Веселовский вспоминает: «Право приглашать в число учредителей других лиц открывало возможность располагать в свою пользу таких особ, у которых было мало денег, но много связей и влияния. Чтобы задобрить такого „человечка“, достаточно было записать на его имя известное число акций (может быть, без всякого взноса с его стороны), потом перепродать эти акции по возвышенной цене и полученную разницу поднести в виде магарыча мнимому акционеру».

В большинстве своём отзывы современников об александровской администрации очень критичны. Приведём только два «синтезированных», исходящих от людей, заведомо далёких от всякой революционности. А. В. Никитенко (1867): «Нет ничего безобразнее русской бюрократии. Характеристика её в двух словах: воровство и произвол». К. Д. Кавелин (1877): «Наша администрация вносит в нашу жизнь ложь, обман, беззаконие, анархию и хаос».

Следует отметить, что и духовная власть в эпоху реформ изменилось не сильно. Нравы, конечно, смягчились, но рядовое священство по отношению к епископату оставалось столь же бесправным, как и раньше: «Периодически из среды духовенства доносились настоящие вопли отчаяния по поводу собственного бесправия. Говорили о том, что даже через 15 лет после освобождения крестьян положение священников всё ещё сравнимо с рабским, что консисторские чиновники и благочинные относятся к ним не лучше, чем помещики к крепостным… дух унизительной зависимости… по-прежнему пронизывал церковные структуры… Право назначения и надзора, утверждения решений епархиальных органов, в том числе и съездов, решающая роль в судопроизводстве делали его [епископа] власть если не абсолютной, то бесконтрольной… Сельские служители панически боялись епархиального начальства и старались избегать контактов с ним… давняя привычка одних трепетать перед начальством, а других — наслаждаться угодничеством подчинённых искоренялась с трудом». Впрочем, владыки, в свою очередь, зависели от синодальных чиновников, которые определяли место их службы, — «считалось, что „засиживаться“ в одной епархии не следует… некоторые „служили“ на новом месте не более двух недель… светские власти… упорно „гоняли“ владык из Могилёва в Астрахань, из Иркутска — в Архангельск»[616].

Произвол против своеволия