Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Император отныне не мог без согласия народного представительства издавать законы. Равно и законопроект, выработанный палатами (нижней — Государственной Думой и верхней — реформированным Государственным советом), не обретал силу без утверждения монархом. Были, правда, ограничения законодательной инициативы депутатов, они касались трёх сфер — императорского дома, церковных дел и военного ведомства, здесь в качестве законодателя выступал только царь, который к тому же обладал абсолютным правом вето (впрочем, он им не злоупотреблял и применил только два раза). Вплоть до февраля 1917 г. продолжал сохраняться режим усиленной охраны или даже чрезвычайное положение в ряде губерний. Кроме того, согласно статье 87, при возникновении чрезвычайных обстоятельств в перерывах между парламентскими сессиями правительство с одобрения самодержца имело право издавать указы, приравнивавшиеся к законам. Но подобная норма имела европейский аналог — она была заимствована из австрийской конституции. Палаты ежегодно утверждали государственный бюджет, хотя многие статьи расходов — прежде всего военных — были заранее «забронированы». Народные избранники имели право потребовать от любого министра официальный ответ на свой запрос. Не менее важным, чем возникновение русского парламента, было включение в Основные законы стандартного для европейских стран, но совершенно нового для России «пакета» гражданских и политических прав — свободы вероисповедания, печати, созыва собраний, создания партий, обществ и союзов. Исчезли давние мучительные ограничения, о которых много говорилось в предыдущих главах: прекратились преследования старообрядцев, была отменена цензура (В. Н. Коковцов вспоминал, как в 1911 г. чиновники безрезультатно пытались уговорить газетчиков не писать о Распутине, получая в ответ: «Удалите этого человека в Тюмень, и мы перестанем писать о нём»), стало возможным в уведомительном порядке создавать политические партии и общественные организации. Совершилась наконец-то реформа самого правительства — возник единый Совет министров во главе с премьером. Не стоит также забывать о гражданском освобождении большинства населения страны — крестьян, которые были уравнены в правах с прочими сословиями и получили право выхода из общины.

Нетрудно найти недостатки у первого реального опыта русского конституционализма, достаточно вспомнить изменение избирательной системы в июне 1907 г. — акцию, определённо нарушавшую Основные законы. Но всё же этот эксцесс не уничтожил само народное представительство и разделение властей, страна не вернулась в недавнее прошлое. Оценка «думской монархии» — это выбор между «стакан наполовину полон» и «стакан наполовину пуст» и во многом зависит от политических взглядов самого оценивающего. Автор этих строк предпочитает в данном случае «оптимистическую» оптику и согласен с В. В. Леонтовичем, что «Манифест 17 октября и Основные Законы 23 апреля 1906 г., действительно, создали новый строй»[639]. Современный исследователь считает, что «Россия после Первой революции сразу оказалась на „среднеевропейском“ уровне по формальному распространению политических прав»[640]. Уместно здесь сослаться на мнение главного «русофоба» американской славистики: «С позиций высокоразвитых промышленных демократий русская конституция оставляла желать много лучшего. Но на фоне собственного прошлого России, в сопоставлении с пятью веками самодержавия, уложения 1906 г., конечно, знаменовали собой гигантский шаг в направлении демократического правления. Впервые правительство позволило выборным представителям народа участвовать в законотворчестве, обсуждать государственный бюджет, критиковать существующий строй и призывать к ответу министров… Такого объёма гражданских прав и свобод российская история ещё не знала»[641].