Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Сравнения с Павлом I Николай II, конечно же, не заслуживает, но в некоторых случаях он действительно поступал не как европейский монарх, правящий на основании строгого соблюдения законов, а как капризный азиатский деспот. Например, в 1901 г. танцовщица Матильда Кшесинская, в прошлом предмет царской сердечной привязанности, а в ту пору — фаворитка великого князя Сергея Михайловича, вступила в конфликт с директором императорских театров князем С. М. Волконским, отказавшись от ношения какого-то костюма в какой-то роли. Волконский наложил на неё штраф в 50 рублей, Кшесинская написала государю, прося этот штраф снять. Тот приказал министру двора барону В. Б. Фредериксу её просьбу исполнить. На попытку последнего возразить, что в таком случае положение всякого директора театров станет невозможным, «хозяин земли Русской» раздражённо ответил: «Я этого желаю и не желаю, чтобы со мной об этом больше разговаривали!» В результате Волконский подал в отставку, а на его место был назначен сговорчивый В. А. Теляковский. Или возьмём дело петербургского градоначальника генерал-лейтенанта Н. В. Клейгельса (1901–1903 гг.), воровавшего «самым беззастенчивым манером». За его грехи, по мнению прокурора петербургского окружного суда, ведшего дознание, полагалась ссылка на поселение. Но личное благоволение императора завершило эту историю переводом Клейгельса в Киев генерал-губернатором с присвоением чина генерал-адъютанта. В 1902 г. Николай II наложил арест на личное имущество попавшего в опалу в.к. Павла Александровича. Фредерикс тщетно пытался доказать несправедливость и незаконность этого распоряжения, в ответ он услышал от императрицы: «По моему мнению, император может делать то, что пожелает». «Игнорирование закона, непризнавание ни существующих правил, ни укоренившихся обычаев было одной из отличительных черт последнего русского самодержца», — отмечал Гурко, приводя множество других, более поздних фактов, «по существу мелких, но резко нарушавших законный порядок».

В общем, оставались прежними и нравы администрации, особенно провинциальной. Гурко свидетельствует, что даже в таких крупных центрах, как Харьков, Киев и Одесса, «административная власть была альфой и омегой, причём местного общественного мнения там не существовало, как не было и надлежащей гласности. Такое положение развращало власть и, между прочим, создало всем известный на Руси почти трафаретный тип „губернаторши“. Получалась при этом возможность таких случаев, как, например, ожидание приезда „начальника губернии“ для начала театрального представления или даже прекращение движения по улице в ожидании проезда того же лица… До какой степени провинциальная атмосфера действовала в этом направлении, можно судить по тому, что земские деятели при переходе на административные провинциальные посты, что случалось нередко, также очень быстро принимали те помпадурские замашки, которые они, занимая выборные должности, резко осуждали и клеймили. Достаточно припомнить, что в повседневной провинциальной прессе легче было безнаказанно раскритиковать деятельность правительства вообще, нежели неодобрительно отозваться о каком-либо распоряжении местной губернской, да и уездной власти».

По словам Н. Н. Покровского, деятельность низового чиновничества Ковенской губернии (там у него было имение) рубежа веков «может быть охарактеризована как сплошное не только взяточничество, но даже вымогательство. Пристав и исправник, которые не брали взяток, считались каким-то восьмым чудом света. К каждому прошению бывало приложение в виде трёхрублёвой или пятирублёвой бумажки — своего рода гербовый сбор. Бравшие предлагаемые взятки считались честными людьми. Но были и прямые вымогатели, посылавшие урядников по имениям и деревням за поборами, как деньгами, так и натурою, напр[имер] сеном и т. п. Поводов для вымогательства была масса: нашли утопленника на берегу — соседям можно было сделать много неприятностей и следственной волокиты; поставлен крест на дороге или починен (то и другое строго воспрещалось, и эти кресты являли картину полного разрушения) — за это тоже надо было заплатить. Изобретательности конца не было. О размерах поборов шёл обыкновенно самый беззастенчивый торг. Конечно, в оправдание чинов полиции приходится сказать, что, при совершенно ничтожном содержании и дороговизне, они, так сказать, были вынуждены брать взятки. Но некоторые жили благодаря этому так, что ничем не стеснялись: держали прекрасных лошадей, ели и пили в своё удовольствие».

Особенно тяжёлая атмосфера царила в губерниях, живших в режиме усиленной охраны. Такой убеждённый «правый» сановник, как П. Н. Дурново, заявлял, что там «представители административной власти… стали применять административную высылку не только к лицам политически неблагонадёжным, но и вообще к таким обывателям, поведение которых, по мнению начальства, нарушало спокойное течение общественной жизни… Ни один обыватель не может быть уверен в том, что он обеспечен от производства у него обыска или заключения его под арест».