Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Между тем в самой России «котёл», о котором с тревогой говорил генерал Рихтер, всё сильнее нагревался и закипал. Студенческие волнения, крестьянские бунты, забастовки фабричных рабочих, конфликты с национальными окраинами, возрождение политического террора… От пуль и бомб гибли министры и губернаторы, погиб апологет неограниченного самодержавия Сипягин, погиб его преемник В. К. Плеве, неудачно пытавшийся провести реформу местного управления. Начали создаваться нелегальные оппозиционные партии и союзы. Когда к этому всему добавилась с треском проигрываемая и на суше, и на море война, авторитет самодержца стал стремительно падать. Источники фиксируют именно в это время первые случаи крестьянского сквернословия в его адрес. Киреев летом 1904 г. сделал характерную запись в дневнике: «[А. С.] Суворин рассказывает, что извозчик, вёзший одного его знакомого, проезжая мимо домика Петра [I], сказал: вот, барин, кабы нам теперь такого царя, а то теперешний дурик\ (не дурак и не дурачок). Где ему справиться! — Это ужасный симптом». Что уж говорить о настроениях образованного класса! Даже пламенные монархисты вроде Никольского иногда с отчаянием говорили, что монархию может спасти только удачное цареубийство.

Наконец, «котёл» прорвало, и Николай II был вынужден 17 октября 1905 г. публично отречься от своих идеалов и признать основой государственного устройства отвергнутые им некогда «бессмысленные мечтания»: «На обязанность правительства возлагаем мы выполнение непреклонной нашей воли:…Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов… Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей».

Думская монархия

Превратилась ли Российская империя после Манифеста 17 октября (или, точнее, после издания 23 апреля 1906 г. Основных государственных законов) в конституционную монархию? Этот вопрос был дискуссионным в начале прошлого столетия, остаётся он таковым и по сей день. По авторитетному мнению классика политической науки и современника событий Макса Вебера, в России в 1906 г. произошёл только «переход к лсе^доконституционализму». Но великий социолог, размышляя над особенностями русского исторического опыта, на мой взгляд, не сформулировал чётких критериев подлинного конституционализма. Ведь если конституционными государствами признавать Германию или Австро-Венгрию (а, кажется, им в этом никто не отказывал), то по формальным признакам обновлённая Россия не слишком от них отличалась. Во всех трёх случаях перед нами политический строй, где права парламента весьма ограничены, где правительство формируется монархами и ответственно перед последними, а не перед народными избранниками. Но при этом, как и в немецких монархиях, власть российского императора перестала быть неограниченной. Само это слово исчезло из определения его полномочий — напомним, что ранее в 1-й статье Свода законов царь именовался монархом неограниченным и самодержавным, в законах 1906 г. сохранился только второй эпитет.