Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Другое дело, какой смысл вкладывал в понятие «общее благо» монарх-реформатор. Один из крупнейших специалистов по петровской эпохе Н. И. Павленко считает, что «[д]ать чёткий ответ на поставленный вопрос не представляется возможным прежде всего потому, что этой чёткости, судя по законодательству XVIII в., не было ни у Петра, ни у его преемников. Смысл „общего блага“ был достаточно широким, и порою бывает трудно отделить „благо подданных“ от „блага отечествия“, а последнее — от государственной пользы или государственного интереса… Фактически к проявлениям заботы об „общем благе“ можно отнести любую акцию монарха, ибо считалось, что вся его деятельность была подчинена этой цели»[350].

Таким образом, что такое «общее благо», определял исключительно монарх. Если же подданные с ним не согласны, то приходилось «приневолить россиян к таким действиям, которые необходимы для их собственной пользы. В своих указах Пётр беспрестанно повторял этот взгляд… И хотя россияне и без того не имели привычки отказывать верховной власти в повиновении, но все правительственные публицисты в один голос твердили им о вреде неповиновения»[351]. Действительно, красноречивых примеров петровского дискурса благого приневоливания немало — с одним и тем же лейтмотивом: «…хотя что добро и надобно, а новое дело, то наши люди без принуждения не сделают».

Почему же русских нужно принуждать к «доброму и надобному»? Объяснения давались различные. Например, потому что это «доброе и надобное» слишком уж в новинку: «Когда в том старом и заобыклом государстве [т. е. в Голландии] принуждение чинится, которое и без того как обычаем долгим в коммерции цветет, так и едино сие пропитание имеет, то кольми паче у нас надобно принуждение в том, яко у новых людей во всем». Или потому, что русские ещё не вышли из детского возраста: «Наш народ, яко дети, не учения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят, что явно из всех нынешних дел: — не всё ль неволею сделано? и уже за многое благодарение слышится, от чего уже плод произошёл». Или потому, что они слишком упрямы: «Для народа, столь твёрдого и непреклонного, как российский, одни крутые перемены действительны». Датскому посланнику Юсту Юлю «работник на троне» и вовсе пожаловался, что ему «приходится обращать скотов в людей».

Так или иначе, но участие самого «народа российского» в обсуждении своего же собственного блага Петру казалось совершенно излишним. Получалось в итоге, что содержание общего блага — это «способность подданных в зависимости от сословной принадлежности служить „государственному интересу“»[352]. То есть даже на уровне риторики сквозь европейский флёр просвечивает прежняя московская «служилая» идеология.

Ещё одна дискурсивная новинка — понятие обязанностей монарха по отношению к подданным. «Царей должность есть… содержать подданных своих в беспечалии и промышлять им всякое лучшее наставление к благочестию, так и честному жительству, да будут же подданнии в беспечалии; должен царь пещися да будет истинное в государстве правосудие на охранение обидимых от обидящих подданых себе; також и да будет крепкое и искусное воинство на защищение всего отечества от неприятелей.

А чтобы было и всякое лучшее наставление, должен царь смотреть, чтоб были искуснии учители как духовний, так и гражданстии довольное число. О таковых своих должностях много имеют государи учения… От сих и прочих писаний явно есть царского сана долженство, еже есть сохраняти, защищати, во всяком беспечалии содержати, наставляти и исправляти подданных своих», — говорит Феофан Прокопович в «Правде воли монаршей». «…Первые и главные обязанности монарха, призванного богом к управлению целыми государствами и народами, состоят в защите от внешних врагов и в сохранении внутреннего мира между подданными посредством скорого и праведного воздания каждому по справедливости. Долг монарха самому вести войска свои в бой и наказывать зло в лице людей, наиболее высоко стоящих по рождению или по богатству, совершенно так же, как и в лице последнего мужика», — это уже из речи самого Петра. Но ни в теории, ни на практике не предполагалось, что государь будет перед кем-то отчитываться в исполнении своих обязанностей, кроме Бога, разумеется.