Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Характерно, что, обосновывая указ о престолонаследии, царь-«западник» с почтением ссылается на опыт Ивана III: «…и в наших предках оное видим, когда блаженные и вечнодостойные памяти великий князь Иван Васильевич, и поистинне великий не словом, но делом; ибо оный, разсыпанное разделением детей Владимировых наше отечество собрал и утвердил, которой не по первенству, но по воли сие чинил, и дважды отменял, усматривая достойного наследника, которой бы собранное и утверждённое наше отечество паки в расточение не упустил, перво мимо сыновей отдал внуку, а потом отставил внука уже венчанного, и отдал сыну его наследство…».

Кстати, подобно своему отцу, почитал Пётр I и другого творца московского самодержавия, своего собрата по сыноубийству — Ивана Грозного: «Сей государь есть мой предшественник и образец; я всегда представлял его себе образцом моего правления в гражданских и воинских делах, но не успел ещё в том столь далеко, как он. Глупцы только, коим не известны обстоятельства его времени, свойства его народа и великие его заслуги, называют его мучителем».

Несмотря на всю внешнюю и порой шокировавшую его подданных простоту и «демократичность» «работника на троне», в его правление «сакрализация монарха не только не ослабевает, но, напротив, резко усиливается. Если для более раннего времени (применительно ко второй половине XVII в.) можно говорить об относительном сходстве русской и византийской ситуации, то в XVIII в. русская культурная ситуация заметно отличается от византийской — именно в сторону большей сакрализации монарха»[357].

В сочинениях церковных иерархов петровской эпохи — Феофана Прокоповича, Дмитрия Ростовского, Феофилакта Лопатинского, Стефана Яворского — царь именуется «Христом», «спасом», «земным богом». Первое из этих наименований проникает в богослужебные тексты (например, в «Службу благодарственную о победе под Полтавою»). При праздновании военных побед самодержца нередко приветствовали песнопениями, обращёнными к Спасителю. Так, после Полтавы Петра встречали в Москве песнопением из службы в Вербное воскресенье: «Благословен грядый во имя Господне, осанна в вышних, Бог Господь и явися нам…», причём среди встречающих были дети, одетые в белые подстихари «с вайями и ветми».

«События царской жизни начинают праздноваться в церкви, отмечаясь торжественным молебном и обычно проповедью… Таким образом появляется понятие „высокоторжественных дней“, т. е. церковных празднований дня рождения, тезоименитства, вступления на престол и коронации императора. Эти дни становятся официальными церковными праздниками, которые отмечаются в месяцесловах; несоблюдение этих празднеств священнослужителями расценивается как серьёзный проступок и влечёт за собой обязательное церковное взыскание… отмечаются основные события не только жизни императора, но и императрицы, и наследника, и вообще членов царствующего дома… Знаменательно, что в высокоторжественные дни было запрещено отпевать покойников и служить панихиды… подобно тому как это запрещено делать в воскресные праздники, на Святой неделе, на Страстной неделе и т. п.»[358]. В 1723 г. «Реестр торжественным и викториальным дням, какие были празднуемы в Санкт-Петербурге с молебствием или без оного» включал 44 таких празднования[359].

Соответственно, противники императорской власти осуждались как отступники от веры. Позднее это осуждение вошло в анафематствования Недели Православия (наряду с анафематствованием еретиков): «Помышляющим, яко православные государи возводятся на престол не по особливому о них Божиему благоволению и при помазании дарования Св. Духа к прохождению сего великаго звания в них не изливаются: и тако дерзающим против них на бунт и измену — анафема». Так, при Петре были подвергнуты анафеме украинский гетман-изменник Иван Мазепа и любовник постриженной царицы Евдокии майор Степан Глебов, причём Мазепа был объявлен «вторым Иудой».

Новизна и старина: администрация

Другой очевидный плод учёбы у Европы — рационализация техники государственного управления, выразившаяся в «логически правильном расчленении частей управления» и «единстве всей его системы»[360]. В отличие от старых приказов, деятельность которых причудливо соединяла функции отраслевых, территориальных, сословных и судебных учреждений, новые коллегии чётко специализировались на какой-либо одной стороне государственной жизни. Каждая коллегия получила свой особый регламент, а Генеральный регламент 1720 г. утвердил общий набор правил, обязательный для всех коллегий. К 1722 г. государственные институты были выстроены в систему «строгой соподчинённости… по схеме Сенат — коллегии — губерния — провинция — уезд…»[361]. Табель о рангах ввела новый принцип продвижения по службе — выслугу — и установила чёткую иерархию военных и гражданских чинов. Только за 1720–1723 гг. число чиновников выросло более чем в два раза[362].