Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Тот же Феофан Прокопович утверждал, что император обладает абсолютной властью, «ни каковым же законом не подлежащую», ибо если это «верховная, высочайшая и крайняя власть, то како может законам человеческим подлежа™?». Монарх имеет право менять «всякие обряды гражданские и церковные, перемены обычаев, употребление платьев, домов строения, чины и церемонии в пированиях, свадьбах, погребениях и прочая». В официальных документах надзаконность самодержавия также всячески подчёркивалась. Воинский артикул 1715 г. гласит: «Его Величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен, но силу и власть имеет свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воле и благомнению управлять». Государство продолжало отождествляться с персоной самодержца. «В воинской присяге, утверждённой при Петре, нет понятия России, Отечества, земли, а есть только понятие „царя-государя“, а само государство упоминается как „Его царского величества государство и земли“. Но даже этих слов нет в присяге служащих, включённой в Генеральный регламент»[353], — клялись в верности лично монарху и его наследникам (кстати, ещё не назначенным).

«В исходящих от трона документах… [в] отличие от титула монарха термины „государство“, „империя“, „держава“ пишутся с маленькой буквы, имеют более приземлённое значение или вообще опускаются… Смысл петровских указов часто заключается в прямолинейном тождестве: „Я — это моё государство“… Контексты официальных документов, в которых понятие „государственный интерес“ употребляется как самостоятельное и не является лишь смысловым усилением ведущей ценности „государева интереса“, связаны в подавляющем большинстве случаев с извечно больным вопросом расхищения казны»[354].

Все декларации об обязанностях монарха на деле нимало не изменили первооснову московской политической системы — ничем не ограниченную власть хозяина-государя. Никакие новые законы, ставившие ей пределы, при Петре не издавались и не замышлялись. Царь-реформатор вообще не создал нового свода законов, и основой русского законодательства в его правление оставалось Соборное Уложение 1649 г. Английский посланник Чарльз Уитворт свидетельствует: «Правление [в России] является абсолютным до последней степени, не ограничено никаким законом или обычаем и зависит лишь от прихотей монарха, которые определяют жизнь и судьбу всех подданных». Как не было в Московском царстве понятия прав подданных, так не появилось оно и с рождением Российской империи. Французский дипломат Жак де Кампредон отмечает, что «царь полновластно распоряжается имуществом всех своих подданных». И действительно, «ни одно завещание крупных землевладельцев не признавалось законным, пока его не одобрит государь, который, бывало, менял волю покойного по своему усмотрению»[355].

Удивительная для Европы свобода передачи престола, присущая ранним московским самодержцам, при Петре закрепилась указом 1722 г. — назначение наследника отдавалось на усмотрение самого императора, «дабы сие было всегда в воли правительствующего государя, кому оный хочет, тому и определит наследство». Любопытно сравнить это нововведение с почти одновременной реформой престолонаследия в Священной Римской империи — введением Прагматической санкции. То, для чего российскому императору понадобился лишь простой росчерк пера, от императора германского потребовало огромных усилий: «…санкция была не одним, а целой серией документов, провозглашавших новый порядок наследования (от имени императора) и выражавших согласие с этим порядком (от имени сословных собраний отдельных габсбургских земель)… Однако без гарантий ведущих держав Прагматическая санкция не стоила и той бумаги, на которой была написана. Поэтому её признание стало условием почти всех многочисленных переговоров, которые в эту эпоху вело императорское правительство с членами „европейского концерта“»[356]. Император Карл VI принял новый закон в 1713 г., только в 1732 г. его одобрил рейхстаг империи (кроме представителей Баварии и Саксонии). В 1738 г. Прагматическую санкцию наконец-то последней из великих держав признала Франция.

Конечно, германские императоры были формально выборными монархами, но и отнюдь не выборный Людовик XIV не смог изменить фундаментальные законы Франции и был вынужден признать назначение регентом при малолетнем будущем Людовике XV лично ему неприятного герцога Филиппа Орлеанского. Правда, «король-солнце» «продавил» признание своих внебрачных сыновей принцами крови. Но уже через три года после его кончины парижский парламент объявил это завещание незаконным. В Англии в 1701 г. лишение прав на престол католической линии Стюартов и передача этих прав Ганноверам были оформлены специальным парламентским актом.