Русское счастье

Через две недели после удивившего визита, поздно вечером, у калитки, где жил Саркисов, раздался крякающий звук клаксона. Они с Ниной Васильевной еще не спали, как раз обсуждали внезапно свалившийся на голову визит и судьбу денег. Нина Васильевна выглянула: сомнений быть не могло – приехали именно к ним. Стоило включить свет – в дверь постучали.

– Принимайте гостей, – донесся из коридора до боли знакомый хриплый тенорок.

Саркисов узнал бы этот тембр среди тысяч других. Ему, одному из немногих, было известно насколько легко мог влиять хозяин тенора на судьбы куда более влиятельных, чем он, людей. Нина Васильевна куталась в халат. Саркисов сел на кровати, прикрыв культю краем одеяла. Дверь стремительно распахнулась. Двое верзил вошли первыми, за ними – худощавый человечек с вросшими в затылок глазницами, типажом смахивающий на лемура, но это лишь в первое мгновение, в следующее – манией величия и принятой ролью он превратился в непреклонного маленького Бонапарта. Прущая из него энергия после первой же фразы внушала вам: вы ничтожество. Совсем неожиданно он сел рядом с Саркисовым на кровать. Бесстрастно, как это могла только змея, посмотрел ему в глаза. С очевидностью его желания, взгляд рассчитывался на парализующее воздействие, но Саркисов стойко выдержал его, не моргнув.

– Узнаю Пастора, штукатурка облупилась, а дух все тот же, железобетонный.

– Как вас теперь называть? – подстраиваясь под предложенный тон, осторожно спросил Саркисов.

– А что изменилось? Как прежде – «Бычок». В миру, извините – Самвел Георгиевич.

Он сочувственно похлопал по месту, где обязана была покоиться нога.

– Как, потопаем еще, мой друг?

Он кивнул окружению и в комнату внесли хрустящий упаковкой предмет.

– Любую часть тела можно с нынешними достижениями заменить – мозги не поддаются замене. С тобой, признаюсь, я отдыхал, сейчас народ обмельчал: хитер стал, корыстолюбив, а под черепной коробкой труха. Ты ведь понимаешь: такие люди, как я, с благотворительностью в гости не ходят. Нужен ты мне рядом года на два-три, вот, что я и хотел предложить тебе без вихляний. В старом качестве советника! Что скажешь?!

Увлекаюсь мудростью хоку в японской подаче. Там есть о нас с тобой: «Сухая трава на заснеженном поле – память о прошлой жизни. Сочетается несочетаемое: мороз и солнце?»

От его убийственного взгляда и от понимания ситуации Нину Васильевну начало потряхивать в ознобе, она болезненно куталась в халат, молчаливо наблюдая за исходом.

– Мне выйти? – спросила она. – Разговаривайте откровенно.

– Нет, уважаемая, уже слишком поздно выходить…

Саркисов давно, с его приездом, понял: отказать он не имеет ни единой возможности.

Глава 17

Внешний уклад жизни в Подмосковье мало чем отличался от прежнего. Всей разницы: Саркисов теперь жил с Ниной не в стареньком домике заштатного бедного поселка, а в огромном богатом особняке, спрятавшемся от всего мирского среди леса. Мачтовые сосны окружали дом глухой стеной. Днем во владениях на все лады перекликались птицы, ночью, с темнотой, опускалась кладбищенская тишина. Старый дом Нины стоял недалеко от магистральной дороги, поэтому первое время тишина здесь даже завораживала, дала устояться мыслям, но со временем стало жутковато, и, если бы не близость Нины, неизвестно, насколько долго выдержали бы нервы Саркисова. От дома для прогулок пролегало два маршрута, определяемые двумя едва видимыми тропками, дополненными указателями на стволах деревьев – они позволяли, особенно летом, не сбиться с пути. Саркисов называл их большим и малым кругами кровообращения. На малом – он месяц «обкатывал» протез – это занимало в конечном итоге до тридцати минут. На малом круге дом не терялся из пределов видимости, и они с Ниной оставались наедине. Но стоило им двинуться по большому кругу, впереди и сзади располагалось по охраннику. Они особо не мешали, двигаясь немыми изваяниями строго на определенном расстоянии. Можно было негромко переговариваться, оставаясь неуслышанными, но их присутствие раздражало. Большой круг в первый раз удалось покорить за два часа. Через месяц этот же маршрут они проделали за один час сорок минут. Далее, гуляли не спеша, не ставя никаких рекордов. Немецкий протез работал безупречно. Дальний маршрут им нравился больше – приходили притомленные, удовлетворенные маленьким личным счастьем. С крайней точки открывался вид на огромный овраг и на белый дом, смахивающий на старые помещичьи усадьбы. Дом, сваянный в стиле ампир по проекту тонкого любителя старины, стоящий на открытом взгорке, им нравилось обозревать. В этом месте тропа выводила из леса. Глядя на дом, они всегда останавливались, и в который уже раз тщетно пытались уловить признаки жизни в нем. Дом не жил бурным присутствием – он оставался удачной фактурой пейзажа, придавая ему помещичий русский колорит. Пейзажу недоставало живого дополнения, когда бы по пробитой поперек луга и хорошо видимой отсюда колее дороги стремительно несется бричка, запряженная норовистым коньком, или подвода с группой крестьян после покоса, свесивших с нее уставшие ноги.