Русское слово в лирике XIX века (1840-1900): учебное пособие

После разгрома декабризма наблюдались гонения и репрессии; многих участников декабристского движения сослали в Сибирь, им запрещали писать и печататься. «Если внешняя жизнь так страшна и опасна, то нужно замкнуться, уйти в себя, в мир рефлексий и фантастических грез; индивидуализм и рефлексированность становились тоже формой протеста против мрачной и неуютной действительности. Таковым было поколение Ап. Григорьева»[43]. В «Былом и думах» А.И. Герцен вспоминал об этом поколении: «Молодые люди становились ипохондриками, подозрительными, усталыми, не имея двадцати лет от роду. Они все были заражены страстью самонаблюдения, самоисследования, самообвинения, они тщательно поверяли свои психические явления и любили бесконечные исповеди и рассказы о нервных событиях своей жизни».

В творчестве поэтов рефлективного направления складывались элементы нового поэтического стиля. Одной из центральных стала проблема духовной свободы личности в противостоянии окружающей ее среде. А.И. Герцен свидетельствовал: «Новый мир толкался в дверь, наши души, наши сердца растворялись ему». Друг и соратник Герцена Н.П. Огарев в 1858 г. вспоминал об этом времени и о себе в стихах:

СВОБОДА

Когда я был отроком тихим и нежным.
Когда я был юношей страстно-мятежным,
И в возрасте зрелом, со старостью смежном, —
Всю жизнь мне все снова, и снова, и снова
Звучало одно неизменное слово:
Свобода! Свобода!

Измученный рабством и духом унылый,

Покинул я край мой родимый и милый,
Чтоб было мне можно, насколько есть силы,
С чужбины до самого края родного
Взывать громогласно заветное слово:
Свобода! Свобода!

В целом же эстетика переживаний Н.П. Огарева, как и жизнь чувства, была наполнена сожалениями, горестями, обидой и унынием. Поэт признавался, что «мир зари вечерней / Блестит над жизнию моей», и даже его пейзажная лирика нередко была проникнута чувством печали, тоски и безысходности. Огарев был склонен писать в жанре меланхолических элегий, в которых состояние природы служило параллелью состоянию души лирического героя.

АЛЛЕЯ

Давно ли, жизнию полна,
Ты так шумела, зеленея,
А ныне стала так грустна,
Лип голых длинная аллея?

В замену листьев пал мороз

На ветви белыми иглами;
Глядят из-под седых волос
Печально липы стариками.
…………………

И самому мне тяжело!

И я стареть уж начинаю!
Я прожил весну и тепло,
И сердце на зиму склоняю!
…………………

Поэт использует здесь прием антропоморфизма – перенесения присущих человеку психических свойств на явления природы. Причем подбирались те психические черты, приписываемые аллее как живому существу, с помощью которых можно было художественно передать состояние лирического героя (тяжело, постарел, лишен душевного тепла, сердце охладевает). Прием параллелизма с аналогичной стилистикой Огарев использует и в другой медитативной миниатюре:

С полуночи ветер холодный подул,
И лист пожелтелый на землю свалился
И с ропотом грустно

по ней пропорхнул,От ветки родной далеко укатился.
С родимой сторонки уносит меня
Безвестной судьбы приговор неизменный,
И грустно, что край оставляю тот я,
Где жил и любил я в тиши отдаленной.

1839

Некоторые нежные и мелодичные элегии Н.П. Огарева были положены на музыку и исполняются в концертных залах до сих пор. Такова, например, его «Серенада» (1841):

Песнь моя летит с мольбою
Тихо в час ночной.
В рощу легкою стопою
Ты приди, друг мой.
При луне шумят уныло
Листья в поздний час,
И никто, о друг мой милый,
Не услышит нас.
…………………