Русское слово в лирике XIX века (1840-1900): учебное пособие

В стихотворении преобладает подчеркнуто субъективный план. Нет отчетливых логических отношений между суждениями; метафорические связи явлений затуманены. Апофеозом в этом смысле является строка «Крылья растут у каких-то воздушных стремлений». В этих словах закодировано некое скрытое, потаенное и недоступное логике значение. Стихотворение экспрес-сионистично, метафоры размыты. Как только читатель захочет логически истолковать эти стихи – они потеряют для него свое очарование. Фетовская мелодия звуков и слов исчезнет; возникшие ассоциативные впечатления выразительности сказанного утратятся. Поэт чувствовал своеобразие красоты поэтического слова как никто другой. Он писал: «За образом носится чувство, и за чувством уже светится мысль». А дальше подчеркнул: «Лиризм, этот цвет и вершина жизни, по своей сущности, навсегда останется тайной»[99]. В своей теории художественного образа в контексте чистого искусства А.А. Фет был предтечей позднего неоромантического направления поэзии Серебряного века. В его стихотворениях нередко слова и создаваемые поэтом тропы приобретали новые семантические оттенки – более расплывчатые, необъяснимые. То, что потом, в эпоху расцвета символизма стали называть «поэзией намеков», загадочности и тайны. В этом отношении интересен пример восприятия стихов Фета и одной из метафор его современниками и последователями. В начале 1862 г. Фет написал прелестное стихотворение:

Какая грусть! Конец аллеи
Опять с утра исчез в пыли.
Опять серебряные змеи
Через сугробы поползли.

На небе ни клочка лазури,

В степи все гладко, все бело,
Один лишь ворон против бури
Крылами машет тяжело.
…………..

Познакомившись с первой редакцией этого стихотворения, И.С. Тургенев писал Фету в письме от 19 марта 1862 г.: «Стихов я со второй строфы до судороги не понимаю. Там есть такой: «хор замер», – от которого шестидневный мертвец в гробу перевернется. Но об этом и многом другом мы потолкуем при свидании. Господи! как мы будем кричать! И как я буду рад кричать!!!»

Не менее любопытны воспоминания поэтов следующего, XX века, в частности Н. Асеева: «Я помню, как Валерий Брюсов спорил с нами об истолковании образа фетовского стихотворения

Опять серебряные змеи
Через сугробы поползли.

«Серебряные змеи» казались Валерию Брюсову садовыми дорожками, протоптанными в глубоком снегу. Мне же представлялись они извивающимися лентами сухой снеговой пыли, поднятой поземкой. Так различны толкования образов Фета у двух людей, привыкших понимать стихи с полуслова» («Работа над стихом». Л., 1929. С. 71–72).

В природе человеческого понимания художественных образов известен семиотический принцип неполного соответствия друг другу – пишущего стихи и читающего их. Различие в восприятии метафор у разных читателей не просто закономерно, но даже ожидаемо и предпочитаемо. Неоднозначность понимания заставляет читателя самостоятельно додумывать стихотворение и вместе с поэтом быть сотворцом и соучастником прочитанного. В этом кроется смысл художественности метафоры – пробудить, вывести из автоматизма и апатии ответное восприятие читателя, оживить его память и воображение.

Не только такой необходимый поэтам троп, как метафора, оживляет и одушевляет создаваемые поэтом образы. «Прозрение одушевленности» образов достигается еще в большей степени другим тропом – олицетворением (в греко-латинском варианте троп носит название прозопопея). Этот стилистический прием заключается в том, что неодушевленным предметам и явлениям приписываются свойства одушевленных. Выступая одним из важных элементов в знаковой системе стихотворного произведения, троп участвует прежде всего в создании его словесно-образной сферы. При описании неодушевленных предметов, отвлеченных понятий, животных и явлений природы они наделяются человеческими мыслями, речью и чувствами. Олицетворение придает стихотворению семантическую двуплановость. Присутствующее художественное сравнение с живым существом хотя и осуществляется в контексте, но грамматически не подчеркивается. Например, в стихотворении Ф.И. Тютчева «Весенние воды», впервые опубликованном в 1832 г:

Еще в полях белеет снег,
А воды

уж весной шумят —Бегут и будят сонный брегБегут и блещут и гласят…

Они гласят во все концы:

«Весна идет, весна идет!
Мы молодой весны гонцы,
Она нас выслала вперед!»

Последними строками особенно восхищался Н.А. Некрасов, считавший одной из лучших эту тютчевскую одушевленную картину весны.