Русское воскрешение Мэрилин Монро

Фомин гнал от себя прочь тревожную мысль, что Ленин не окажется истинным Лениным. Его же с детства воспитывали, как настоящего Ленина! Да, он вырос в семье коммунистов! Его готовили быть только Лениным! Но что он делал все эти годы в том «мракобесном» храме? Почему он йог? Эта мысль начала сверлить его еще в самолете, когда он возвращался из Индии. Он гнал ее от себя с тех самых пор. Гнал эти мысли и тревогу, но он кое-что и делал. В тайне даже от ближайших соратников по партии он серьезно готовился.

Когда пошли скорым шагом по огороженному барьером проходу прилетевшие рейсом из Индии пассажиры, все встречающие притихли и начали пожирать их глазами. Но несмотря на это, – стыдно будет им потом вспоминать, – Ленина все пропустили. Первыми шли те, кто прилетел без багажа и не оставшиеся у транспортера дожидаться разгрузки из самолета, и все они шли мимо очень быстро. Ленина все ждали как-то иначе. Но когда в дверях таможенного прохода появился совершенно голый смуглый человек, в одной лишь набедренной повязке, – все взоры встречающих приковались к нему. Да так во время и не оторвались.

Фомин глядел на голого йога так же, как остальные, а затем еще пристальней, потому что обнаженный человек вдруг замедлил перед ним шаг и остановился, глядя ему прямо в глаза. Фомин, в недоумении и даже в смущении приподнял еще выше табличку над головой, как свой удостоверяющий документ, и вдруг увидал в полуметре от себя, рядом с остановившимся йогом, мужчину в темном, знакомом ему костюме. У обоих индийцев, стоявших перед ним, в руках были только тряпичные маленькие узелки. Вдруг позади раздался пронзительный крик Мэрилин – «Ленин!», и расталкивая агентов турфирм, та бросилась к брату, повисла у него на шее и разрыдалась.

Фомин еще не вышел из охватившего его оцепенения, – он так и не сдвинулся с места, не опустил свою табличку, – он, как в трансе, как завороженный, глядел на это живое, знакомое ему до мельчайших морщин у добрых глаз, лицо. Вдруг за его спиной раздался еще более пронзительный, и снова женский, крик: «Владимир Ильич!», и сильное крупное тело Мячевой, расталкивая по пути всех, протиснулось сзади и сходу бухнулось на колени перед Лениным. Стоя на коленях, Мячева в немом восторге и с горящими глазами, простерла вверх руки, как неистовая верующая. По всему залу аэропорта, как шум ветра перед бурей, понеслось: «Ленин, Ленин, Ленин…». И вдруг половина стоявших тут встречающих, кроме агентов с табличками, рухнула вслед за Мячевой тоже на колени, а их руки так же потянулись вверх. Только тогда Фомин обрел, наконец, дар речи.

– Владимир Ильич! Мы вас приветствуем на родной земле! Мы все, как один…

– Я так рад, я так рад! – был ответ.

Но в узком проходе напирали сзади прилетевшие пассажиры, и все невольно стали продвигаться к выходу. Но Мячева и остальные упавшие на колени, не поднялись с них, а так и последовали сзади, шаркая коленями и скрипя носками туфель по мраморному полу.

К тому, что люди, только завидев его, падали перед ним на колени, Владимир Ильич привык с малолетства. Поэтому ничто его в Москве пока не удивило. Может, только то, что на колени упали не все, многие оставались еще на ногах, – в глазах у этих было недоумение, а у некоторых даже ужас. Ленин правильно определил, что эти не верили в инкарнацию, а возможно даже, они ни во что не верили.

Мэрилин не отпускала брата, продолжая всхлипывать на его плече. Продвигаясь вместе с толпой к выходу, Фомин с хлынувшим вдруг на него отчаянием, подумал, что она может не удержаться и все выложит брату про бедного Сережу прямо сейчас. Но ведь она обещала ему помолчать об этом хоть первые полчаса, чтобы не омрачать встречу! Поэтому, чтобы отвлечь Ленина от назойливой сестры, Фомин крикнул вперед:

– Владимир Ильич, а где ваш багаж?

– Какой багаж? У нас все с собой, – и, не оборачиваясь, он поднял и потряс над головой тряпичным узелком. И еще он добавил: – А ведь вы еще не знакомы! Мой друг и брат – Пурба. Прошу любить.

Как только они появились из вращающегося стеклянного барабана выхода аэровокзала, десятки тысяч ожидавших на площади людей одновременно полушепотом выдохнули: «Ленин…». Все песни из громкоговорителей оборвались на полуслове, и над площадью повисла тишина.