Русское зазеркалье (двуязычная версия)

— Если бы только то, что вы сегодня видели, было всем! Вы просто не всё знаете…

— Я знаю, — ляпнула я.

Он поднял на меня взгляд, внимательный, испытующий, и я совсем тихо прошептала (как сильно снова стучало сердце!):

— Я стояла там, рядом со скамейкой, на лестнице в храм, в темноте…

Мы оба замолчали. Педагог спросил, сомневаясь:

— Скажите, это ведь вы написали ту записку? Я всё хотел поблагодарить вас за неё, и всё сомневался, насколько это уместно, как будет воспринято, да и не ошибся ли…

— Я.

— Спасибо! Лучше сказать это поздно, чем никогда.

— Пожалуйста.

— А почему? — вдруг спросил он.

— Потому что я не хотела, чтобы вы вляпались по её вине в какую-то глупость, и для неё тоже этого не хотела, потому что всё изначально было глупостью, всё, всё!

— Понимаю, но — какое вам дело до меня и до того, вляпаюсь я в глупость или нет? Извините, если грубо звучит.

— Мне жаль, если от нас уйдёт незаурядный учитель, который многое делает для того, чтобы мы поглядели на мир под другим углом зрения, — мужественно произнесла я.

— Это лестно, мерси, хотя и громко сказано. Так, а что про Наташу? Почему вы так забеспокоились о том, что с ней могло бы тогда случиться — да и не могло бы ничего! — что нужно было подслушивать? Я не обвиняю вас, я хочу понять.

— Я волновалась о подруге.

— Только подруге? — он пристально, глубоко заглянул мне в глаза. — Алиса, можно мне вам задать очень, очень бестактный вопрос?..

Я покраснела вся — сразу, горячо, пунцовым цветом, наверное. У меня, кажется, даже слёзы на глаза навернулись.

— Хотя что там, и так понятно… — пробормотал Азуров.

— Вы меня… очень осуждаете? — вдруг само сказалось у меня то, что я и не собиралась говорить вслух.

— Я — вас? Нет. Почему, вы спросили?

— Не спросила, но… считайте, что спросила.

— Потому что вы не моя дочь, во-первых. А и были бы ей, это был бы ваш выбор. Скверный, нехороший, но ваш.

— Я и сама знаю, что не очень хороший… И что же нам делать?

— Вам с ней?

— Нет: просто с ней…

Азуров пожал плечами. Поинтересовался:

— Ваша… подруга могла бы обещать, что воздержится в будущем от просьб такого рода? Потому что — вы не представляете, Алиса, насколько мало меня мало заботят чувства человека, который не очень честен!

— Я не знаю… но я поговорю с ней сегодня.

— Поговорите и напишите мне — хорошо?

— Хорошо. А почему не очень честен? Может быть, ей вправду понравился генерал? — простодушно поинтересовалась я.

— Не думаю, но дело не в генерале — Бог с ним совсем… Дело вот в этом «Мне плохо, больно!», которое вы тоже слышали, когда стояли там в тени. (Я снова начала густо краснеть.) Нельзя шутить такими вещами, потому что если обесценивать их, тогда тот, кому по-настоящему больно и плохо, уже не сможет ни к кому обратиться: ему тоже не поверят. Кстати, почему вы мне не сказали простыми словами, зачем написали записку?

— Я сообразила только в последний момент, потому что сначала…

— Да?

— Я… была с ней заодно, сначала.

— А потóм не заодно?

— Ужасные вопросы… Нет, не заодно, не в таком деле. Так нельзя… Но вы тоже… Почему вы пять секунд молчали? — вырвалось у меня требовательное, настырное.

— Какие пять секунд?

— На Наташин вопрос, не хотите ли с ней встретиться вне занятий.

— И это — ужасный вопрос, — признался он, слегка помолчав.

— Вот видите…

— Вижу. Вы очень неглупый человек, Алиса.

— Да и вы тоже… Боже, как это кошмарно звучит! — рассмеялась я, только тогда сообразив, чтó сказала, но бестрепетно продолжила: — Нет, на самом деле! Мне очень досадно, что мы с вами разговариваем только на уроках, да и на них не о том, о чём хочется.

— Что ж, так устроена жизнь.

— Да — но вы могли бы мне пообещать однажды подробно, долго поговорить со мной обо всём на свете, о всяких разностях? Мне семнадцать лет, я ищу ответы на такую уйму вопросов…

— Думаю, я буду никуда не годен в качестве такого вот классного руководителя или пионервожатого, каким вы меня представляете, — попробовал отшутиться Азуров.

— Но всё-таки? This is not a honey trap![30] — прибавила я, вдруг сообразив, чего он может опасаться. — Я не поведу себя как Наташа. И потом… вы же знаете, что со мной вам не нужно беспокоиться по кое-каким причинам.

Учитель рассмеялся в голос:

— Да! Кто бы мог подумать, что от этого бывает не только вред, но и польза. It sounds very rude, I am afraid…[31] Я… хорошо, — сдался он. — Я бы не стал использовать такого торжественного слова, как «обещаю», но может быть: если у нас обоих однажды найдётся время и если ваши вопросы к тому времени не отпадут сами собой. А ещё мне кажется, что вам надо спешить в столовую, а то там съедят всё без вас, правда?

~ ~ ~ ~