Рыбаки

Обембе где-то вычитал, что если изобразить какую-то проблему в виде рисунка и наглядно представить, в чем она заключается, то это поможет ее решить. Он целыми днями делал схематичные наброски планов отмщения. Я же сидел в сторонке и читал. Как-то, спустя примерно неделю после нашей размолвки, я наткнулся на его рисунки. Они напугали меня. На одной схеме, выполненной остро заточенным карандашом, брат метал камни в Абулу, и безумец падал замертво.

На другой, изображающей свалку и фургон Абулу, Обембе — палочный человечек — с ножом в руке крался к машине, а я — следом за ним. В отдалении стояла роща деревьев, рядом паслось стадо свиней. Внутри грузовика — в разрезе — он же, Обембе, отсекал голову Абулу, словно Оконкво, убивающий судебного стражника.

Наброски ужасали. Я вглядывался в них, держа листы в трясущихся руках, и в этот момент Обембе вернулся из туалета, куда отлучился минут на десять.

— На что это ты смотришь? — яростно вскричал он и толкнул меня так, что я, не выпуская рисунков, упал на кровать.

— Отдай! — гневно велел Обембе.

Я бросил листки в его сторону, и Обембе подобрал их с пола.

— Не трогай больше ничего у меня на столе! — прорычал он. — Слышишь, ты, болван?

Я лежал, прикрыв голову рукой. Боялся, что брат меня ударит, однако он просто спрятал рисунки в шкаф, под стопку одежды. Затем отошел к окну. С соседнего двора, отделенного от нас высоким забором, доносились крики — ребята гоняли мяч. Почти всех мы знали: Игбафе, например; он вместе с нами ходил рыбачить на речку. Сейчас его голос то и дело раздавался громче остальных:

— Да, да, пасуй мне. Пинай! Пинай!! Пинай!!! Эх, ну что ты делаешь?

Смех, а затем быстрый топот ног, бурное дыхание. Я сел на кровати.

— Обе, — как можно спокойнее позвал я брата.

Он не ответил: мычал себе под нос какую-то мелодию.

— Обе, — снова, чуть не плача, позвал я. — Ну зачем тебе так нужно убивать безумца?

— Все просто, Бен, — сказал брат, да так хладнокровно, что нервы у меня не выдержали. — Я хочу убить его, потому что он убил наших братьев. Он не заслуживает жизни.

Когда Обембе, рассказав мне историю Оконкво, в первый раз заявил о планах убить Абулу, я решил, что он просто подавлен и в нем говорит гнев. Но сейчас, услышав в его голосе мрачную решимость и увидев рисунки, я испугался, что он настроен серьезно.

— Зачем, зачем тебе… убивать человека?

— Вот видишь, — отмахнулся Обембе, хотя слова мои сочились тревогой, и слово «убивать» я почти прокричал. — Ты даже не знаешь зачем. Ты уже забыл наших братьев.

— Я не забыл их, — возразил я.

— Забыл. Помнил бы — не сидел бы тут, глядя, как Абулу, убив наших братьев, продолжает жить.

— Неужели мы обязаны убить человека-демона? Разве нет иного пути, Обе?

— Нет, — покачал головой Обембе. — Послушай, Бен, раз уж мы испугались вмешаться, когда братья дрались и убили друг друга, то не должны бояться отомстить за них сейчас. Мы должны убить Абулу, иначе не видать нам покоя. Мне не будет покоя. Маме с папой не будет покоя. Из-за Абулу мама рассудка лишилась. Он нанес нашей семье незаживающую рану, и если мы не убьем этого безумца, ничто уже не станет прежним.

Обембе говорил так убежденно, что я не знал, как ответить, и сидел, оцепенев. Брат исполнился железной решимости; каждую ночь он сидел на окне и курил — обычно голый по пояс, чтобы футболка не пропахла дымом. Он курил, кашлял, отплевывался и то и дело прихлопывал на себе москитов.

Когда к нам постучалась Нкем, лепеча, что ужин готов, Обембе открыл и сразу же закрыл за собой дверь — только свет из гостиной успел мелькнуть в проеме, и снова наступила темнота.

Прошло несколько недель, и Обембе, не сумев убедить меня, отдалился. Вознамерился все сделать один.

* * *

Ближе к середине ноября, когда сухой гарматан сделал кожу людей пепельно-белой, наша семья уподобилась мыши, которая, точно первый признак жизни, показывается из-под обломков выжженного мира. Отец открыл книжную лавку. На сбережения и при щедрой поддержке друзей — особенно мистера Байо, который обещал навестить нас и которого мы очень ждали, — он арендовал однокомнатное помещение всего в двух километрах от королевского дворца. Местный плотник смастерил большую вывеску, где на белом фоне красной краской вывел: «Книжная лавка Икебоджа». Вывеску повесили над входом. В день открытия отец взял нас собой. Большую часть книг он выставил на деревянных полках, пахнущих лаком. Для начала отец закупил четыре тысячи книг, сказал, что расставлять их придется несколько дней. Запас хранился в мешках и коробках в неосвещенной кладовой. Стоило же отцу туда сунуться, как в зал выскочила крыса. Мать гортанно рассмеялась — впервые с тех пор, как умерли наши братья, — и долго не могла успокоиться.

— А вот и первый покупатель, — заметила она, пока отец гонялся за крысой. Та была вдесятеро быстрее, чем он, но вот наконец — под наш дружный смех — крыса все-таки шмыгнула вон.