Рыбья Кровь и княжна

Позже на совете у хана князь больше молчал, чем говорил. Говорили и спорили сами тарханы. Одни доказывали, что начинать истребительную войну неразумно, другие убеждали, что в Великой Степи, кто хоть раз не отомстит за подобное, тот уже никогда никем не будет уважаться.

— А что скажешь ты? — обратился к Дарнику Сатыр.

— Я по договору с каганом и с тобой, хан, освободил землю для ваших кочевий, но, как вам ее защищать, должны решать вы.

— Сможешь ты сделать так, чтобы мы могли здесь мирно жить?

— Для плохого мира подходят полгода войны, для хорошего мира нужна двухлетняя война.

— Ты лучше скажи: во сколько жизней наших сыновей это обойдется? — выкрикнул самый пожилой из тарханов. — Тебе-то с их жизнями просто обращаться!

Вместо ответа Дарник просто поднялся и вышел из ханской юрты. Это было прямое оскорбление ханского совета, но ведь и его, князя, только что оскорбили.

Вернувшись в свой стан, Рыбья Кровь на всякий случай приказал всем арсам и липовцам в полном вооружении расположиться поближе к его княжескому возку и быть начеку. Томительно тянулось тревожное ожидание. Потом прискакал с малой дружиной Эктей, тоже присутствовавший на ханском совете, и привез Дарнику булаву Сатыра, что означало: быть князю военным визирем орды и дальше.

7

От воровской ватаги Корнея Рыбья Кровь избавился просто: всю ее отослал под видом купцов-соглядатаев в Таврику. Самого вожака оставил при себе, сказал:

— Будешь командовать хазарской хоругвью.

— Да мне восемнадцать лет, кто меня будет слушать? — запротестовал Корней.

— Плохо будешь командовать, точно стрелу в спину от хазар получишь, — не без злорадства «ободрил» его Дарник.

Сам же он в первую очередь занялся наведением порядка в сеченских полках. Заставил бежать на привязи за своими конями уже не пять и десять пастухов, а по двести — триста человек. И в неделю общее количество воинов во всех полках, включая и левобережные, восстановилось. Еще круче, чем с рядовыми воинами, обходился он с хазарскими воеводами. Менял и переставлял их с места на место едва ли не ежедневно, нарушая все их привычные родовые и семейные связи, опытным путем выбирая тех, кто лучше «тянет» войсковую службу. Удачной стала и его придумка с золотым клевцом.

Перед ромейским походом липовские оружейники преподнесли князю изящно выкованный клевец с золотой инкрустацией, который за ненадобностью два года пролежал в походном вьюке. И вот на одном из полковых сборов хорунжих и сотских Дарник назвал одного из сотских самым лучшим и, шутя, до следующего их сбора подарил ему этот клевец. На следующем сборе сотский при всех вернул ему клевец, и возникла неловкая пауза: куда дальше этот вернувшийся гостинец? Пришлось за минувшие три дня назвать лучшим другого сотского и уже ему всучить золотую безделицу. С этого и пошло. На любом сборе, когда обсуждались полковые или войсковые дела, все воеводы с замиранием сердца ждали: кому на этот раз достанется заветное отличие!

Значительно повысилась роль писарей. Почти все пастухи умели складывать и отнимать, теперь самых лучших счетоводов липовские писари обучили умножать и делить, записывая все цифры на бересте и пергаменте. Скоро уже любое совещание у князя начиналось с короткого отчета в двух или трех хоругвях о наличии запасов оружия, амуниции, провизии и грозных вопросов князя:

— Почему в хоругви только двадцать пять стрел на один лук?..

Я же сказал, чтобы на каждую повозку по пять колес готовили, а не четыре!..

Вернуть лишние юрты в улус, оставить по одной на десять человек. Двое всегда с оружием в охранении, а для восьмерых места в них хватит!..

Раньше в Липове Дарник стеснялся таких требований, все казалось, не дело это военачальника вникать в подобные мелочи, как-нибудь воеводы и бойники сами вывернутся из хозяйских просчетов. Однако, накопив огромный походный опыт, он уже относился к этому иначе и сейчас, раздавая направо-налево свои замечания, получал огромное внутреннее удовлетворение от того, как его войско буквально на глазах обрастает запасом походной прочности. Для проверки Рыбья Кровь по очереди брал один из полков и совершал броски в разные стороны на три-четыре дневных перехода. Несколько раз оказывался среди ирхонских стойбищ или стойбищ соседней орды мирных орочей. Разъезды дозорных часто захватывали пленных. Но, проведя допрос: не они ли нападали на хазарское стойбище, — пленных отпускали.

— Мы с простыми пастухами не воюем, — объяснял свое решение хазарским воеводам Дарник.

Потом, как правило, повторял свой поход в то же место, неизменно отмечая, что местные жители откочевали дальше в степь. И тогда у князя появлялась великая надежда, что он вот-вот найдет тайное средство воевать никого не убивая.

Настроение портил один Корней, отныне вечным упреком висевший у него над душой. Чего только Дарник ни делал, чтобы избавиться от порочного пройдохи: и посылал к ирхонам как переговорщика, и в качестве гонца на дальние расстояния, и просто прокладывать путь в снежный буран, — ничего с бывшим шутом не случалось — вместо этого его раз за разом приходилось награждать золотым клевцом.