Рыбы

Он раздвинул мои ягодицы и медленно открыл анус. Продолжая обрабатывать одной рукой клитор, он другой осторожно вставил член. Знал ли он об инфекциях мочевого тракта? Бывает ли такое у русалок? Мне было приятно ощущать неторопливые движения – туда-сюда. Никогда бы не подумала, что полюблю анальный секс. Я даже не представляла это как интимный акт, акт доверия, – только как жестокий, грубый и порнографический. Так что я много плакала, но не потому, что было больно.

45

Я снова ничего не сказала Тео о Доминике. Чтобы отправить пса в долгий и глубокий сон, требовалось все больше таблеток, так что за рецептами пришлось обращаться уже к трем ветеринарам. В конце концов я сама, по примеру Клэр, стала в некотором смысле наркозависимой, обращаясь за транквилизатором то к одному, то к другому врачу. Правда, никакого кайфа от лекарства я не получала, а лишь выгадывала больше времени на Тео.

– Мы много путешествуем, – объясняла я ветеринару. – Сейчас собираемся в Европу, и оставить его дома, с сиделкой… у меня сердце разрывается. Нужно что-то и для перелета, и для переездов на поездах из города в город.

– Сколько городов? – спросила ветеринар.

– Около десяти.

Она подняла бровь.

Я слышала о наркоманах, ходящих от доктора к доктору с надеждой на рецепт. Все так или иначе связанное с привыканием имеет тенденцию к обострению, и от этого никуда не денешься. Я чувствовала, что то же случится и со мной и что если я вернусь в Феникс, мне потребуется уже тысяча любовников, чтобы заменить одного лишь Тео.

Однажды ночью, когда мы лежали, обнявшись, на софе, я спросила, сколько у него было женщин на суше.

– Немного.

Тео рассказал о женщине по имени Алексис, героиновой наркоманке с длинными черными волосами. С ней он впервые узнал вкус менструальной крови и впервые видел, как принимают наркотик. К скалистому берегу в Монтерее, где жил тогда Тео, она приходила каждый вечер, уже изрядно под кайфом, так что едва ворочала языком. Он так и не понял, принимала ли она его за реальное существо или считала побочным эффектом действия героина. Алексис сидела на камнях, то отрубаясь, то приходя в себя, и Тео оставался с ней. Потом она перестала приходить.

Он боялся, что Алексис умерла, но однажды вечером услышал пение, доносящееся из старого лодочного сарая, стоявшего в нескольких футах от воды. В ту ночь Тео дополз до сарая и остался там до утра. Он нашел на земле несколько старых одеял и чемодан с одеждой и понял, что его знакомая – бездомная. Вот тогда Тео пожалел, что не может ходить и приносить ей еду. Сырая рыба вызывала у Алексис тошноту, а разжечь костер, чтобы пожарить свои дары, он не мог.

– Я начал понимать, что мы и люди не такие уж разные. Мне и в голову не приходило, что у вас, живущих на суше, так много неисполнимых желаний. Я думал, вы все поняли, все просчитали и всем довольны.

– Едва ли, – вставила я.

– Такое вот чудесное я сделал открытие.

– И что же случилось потом?

– Однажды она просто исчезла.

– Умерла?

– Не знаю. Все ее вещи остались в том лодочном сарае. Но сама она больше не появлялась.

Слушать это было невозможно. Мне абсолютно не нравилось, что она ушла от него – пусть даже на смерть, – а не он от нее и что отныне он будет томиться по ней. И, возможно, чтобы наказать его или утвердить контроль и показать, что и я могу однажды вот так же исчезнуть, я сказала:

– Надеюсь, со мной такое не случится. Самое грустное ты прошел, все позади…

– Ты это к чему?

– К тому, что ты не будешь так сильно переживать, когда меня не будет.

– Что значит «не будет»?

– Я скоро уеду.

– Надолго?

– Навсегда.

Я все ему рассказала: что живу в таком месте, где нет океана, что до отъезда осталось три недели. И еще спросила, знает ли он, что такое пустыня.

Он молча уставился на меня, и я поняла, что обидела его.

– Ты думаешь… – начала я и не договорила. Что делать? Спросить, можно ли мне взять его с собой? Сумеет ли выжить в пустыне?

Но он уже закрыл лицо руками и застонал.

– Тео…

Он не ответил и даже как будто впал в транс. Словно превратился в сирену. Как писал Гомер, сирены обладают роскошным, мелодичным голосом, но могут также завывать с болью и мукой. И здесь боль была не та, романтизированная, какой я рисовала ее раньше, боль потери и желания. Мы, люди, представляем сирен наделенными божественной силой, но здесь звучала боль открывшейся раны, боль с отголоском безумия, боль, являвшая истинную любовь, которая может быть даже гротескной.

В другой комнате проснулся Доминик, и его лай присоединился к горестным стонам Тео.

– Успокойся, – попросила я. – Извини. Пожалуйста.

Я сказала, что попытаюсь что-нибудь придумать. Может быть, мне еще удастся задержаться. Просто я не знала, насколько все важно для него. Но Тео не слушал и заявил, что теперь уже слишком поздно.

– Ты солгала мне. Я думал, что мы с тобой и дальше будем встречаться на суше, и даже хотел попросить тебя присоединиться ко мне под водой. Серьезно. И вот теперь оказывается, все это время ты знала, что бросишь меня.