Рыбы не знают своих детей

Винт вращается все быстрей, быстрей, вертолет принимается вибрировать и дрожать всем своим металлическим телом, в точности как живое существо, кренится то в одну, то в другую сторону, потом подпрыгивает на вершок, снова стукается колесами о бетонную площадку, на миг замирает и вдруг резко кидается вперед. Тряска, скачки, шум — не иначе как какой-то адский аттракцион в Луна-парке. Собаки и те жмутся ближе, прячут морды у нас между ног. А в круглый иллюминатор видно, как с каждой секундой проваливаются вниз взлетная площадка, домики поселка, а люди становятся крохотными, как козявки. Вертолет описывает круг, и вот уже внизу лента реки. Отсюда баржи выглядят детскими корабликами, раскиданными по голубому паласу. Потом исчезает и эта картина, вертолет уже летит над тайгой, и видно, как его тень скользит по вершинам деревьев, проплывает по малым озерцам и болотам, проскакивает над реками, сбегает вниз и вновь взбирается на гору, где на самой макушке, притаившись с северной стороны, еще белеет пятнышко снега. Местами заметны зеленовато-голубые ледяные поля. Успеют ли они растаять? Что за срок отпущен северному лету… Местный люд сам это знает: «Десять месяцев — зима, зато остальное время — лето». Мы летим прямо на север. И пятен снега на вершинах гор становится все больше и больше. Прошлогодним этот снег не назовешь. Какой он прошлогодний, если нынче в мае еще ярилась пурга и снега намело столько, сколько в Литве в самую лютую зиму не увидишь. А внизу все бегут да бегут холмы бесконечной тайги, поросшие щетками лиственниц, похожие друг на друга. От этого однообразия, а может, оттого, что всю неделю нам не удавалось как следует выспаться, Юлюс давно клюет носом, и даже у меня слипаются глаза… Я просыпаюсь от какого-то шума. Это штурман вертолета беседует с Юлюсом. По лицу видать, что человек кричит во всю мощь своих легких, но шум мотора глушит его слова, а в голубых глазах Юлюса светятся выразительные вопросительные знаки. Штурман наклоняется к самому его уху, что-то орет, и вдруг Юлюс, как ужаленный, вскакивает с места и, держась за стенку, ковыляет в кабину пилота. Можно догадаться, что мы долетели и Юлюса вызвали, чтобы он показал, где прячется его зимовье, чтобы лучше посадить машину. Так и есть: вертолет кренится вбок, затем начинает описывать круг. А внизу сверкнул белостенный березовый гай, такой родной и милый в этом царстве лиственниц. Потом выскочил участок каменистого речного берега и стал всасывать в себя наш вертолет, который трясся теперь так яростно, что казалось, вот-вот рассыплется. Придется потом собирать гайки-винтики, а заодно и пуговицы от собственных штанов, да кому только? Однако вертолет мягко приземляется на полоске белой гальки, из кабины выходит Юлюс, берет за поводок Чака, а мне кивком указывает на Чингу. И в самое время, ибо едва пилот подошел к двери, еще и открыть ее порядком не успел, как обе собаки метнулись туда и свалили бы пилота с ног, если бы их не держали. Мы выпустили их, и собаки опрометью помчались куда глаза глядят, лишь бы подальше от страшной рычащей машины. Я бы и сам охотно последовал за собаками, но надо было как можно быстрей выгрузить нашу поклажу — экипаж торопился, путь предстоял немалый.

Когда весь наш груз был сложен горкой, когда пилоты забрались в вертолет, Юлюс крикнул мне: