Рыбы не знают своих детей

Потом забросил на плечо винтовку и повернул к дому брата. Проходя мимо окон, остановился, заглянул, прижавшись к стеклу, в комнату, но там — ни души. По правде, и не надеялся никого увидеть.

Днем никогда не застанешь дома. Все нет и нет. А ночью она не пускает. Несколько ночей подряд стучался в дверь, обходил дом, звал под всеми окнами, но она ни разу не откликнулась, не спросила даже, кто не дает ей спать. К чему спрашивать, если узнает по голосу. Шарахается, будто от прокаженного, даже на людях избегает встреч.

Он постоял, осмотрел двор, будто все еще надеясь на что-то, и усталым шагом направился к лесу.

Шел по протоптанной во мху, едва заметной тропинке. Нежные побеги плауна тянулись во все стороны, и он шагал осторожно, опасаясь наступить или сломать эти вьющиеся ленточки. Еще у леса окинул взглядом буйно зеленеющее поле озимых, на котором паслись лось и две косули. Паслись неспокойно, все поднимали головы, вслушиваясь. Потом косули, мелькая белыми пятнышками, ускакали через озимые, скрылись в лесу, а вслед за ними и лось потрусил широким шагом.

Он постоял, укрывшись за сосной, стараясь понять, кто спугнул зверей, но, никого не увидев, поплелся дальше, к белеющей среди зеленого царства раскидистой березе. Издали казалось, что на березу забрался человек. Но это была старая прогнившая колода. Когда-то давным-давно отец поднял туда сосновое дупло, просверлил дырочки, но меда так и не попробовал. Дед-то умел с пчелами обходиться, говорят, лучшим бортником был, набирал полные бочки меда диких пчел. А поднятая отцом колода сгнила, превратилась в труху… «Всему приходит пора», — вздохнул он, отгоняя память об отце, вызывающую грустные мысли.

* * *

Это был миг, в который все должно было решиться: или — или. Автомат лежал под рукой, он касался его локтем и мог мгновенно схватить, но даже не шелохнулся, даже пальцем не шевельнул, а только смотрел на Шиповника, словно не расслышав или не поняв, о чем тот говорит. Недоброе предчувствие не позволяло сосредоточиться и трезво взвесить слова Шиповника. А если это западня, ловушка, в которую уже угодил Клен?

— Без оружия? — спросил, глядя прямо в глаза, сдерживая внутреннюю дрожь, которую, казалось, можно было даже издали заметить. — А вдруг засада? Неужели мне голыми руками или палкой от них отбиваться?

Теперь Шиповник, прикусив губу, смотрел на него, неизвестно о чем думая, — глаза скользнули по лежащему на мху автомату, потом снова пронзили его насквозь, но Стасис выдержал этот взгляд и твердо решил: если скажет «нет» — игра закончена. И никаких иллюзий, никаких надежд! Останется сделать то, что неизбежно, принимая на себя всю ответственность, какой бы она ни была… Но Шиповник сказал:

— Может, и твоя правда… — почесал обросший подбородок и добавил: — Иди с оружием, если тебе так надежнее.

Казалось, лопнула до предела натянутая струна, и последний аккорд задрожал над болотом вздохом облегчения. Он даже пение жаворонка услышал, далекий крик сойки, игру ветра в кронах сосен.

— Так я пошел.

— Счастливо. До зари успеешь?

— Обязательно.

— Да поможет тебе бог.