Рыбы не знают своих детей

Уровень воды в реке измеряется четыре раза в сутки, и как только он начинает падать, в поселке все охвачены лихорадкой — быстрей, быстрей, быстрей! Весеннее половодье на сибирских реках проходит быстро, реки эти прямо на глазах иссякают, сразу же вылезают горбатые отмели, острые пороги, а уж они никакую баржу не пропустят. Вот почему все суда надобно скоро разгрузить, чтобы по высокой воде речники успели возвратиться из притоков в большие реки, которые остаются судоходными и в самое засушливое время года. Отсюда и спешка, оттого и плывут над берегом днем и ночью стрелы подъемных кранов, грохочут трактора, грузовики, не смолкает людской гомон, воздух прошит бодрящими окриками и полновесными ругательствами, которые на свой лад тоже подхлестывают, как бы вливая в тебя свежие силы. Не все поступает на склады, тем более что складских помещений не хватает. Железобетонные плиты, силикатный и отделочный кирпич, уголь и пиломатериалы, щитовые дома, всякие трубы и уйма контейнеров выгружаются прямо на берег. Тут же происходит торговля мебелью, швейными и стиральными машинами, автомобилями и мотоциклами, моторными лодками, моторами к ним — для такого товара нет места на складах, а к тому же все спешат заполучить желанные вещи — шутка ли сказать, целый год дожидались, от каравана до каравана…

Слово за слово, спор разгорается. Мы с Юлюсом покуриваем и не вмешиваемся. И вдруг Иннокентий Крутых, наш бригадир, говорит:

— Спорим, что никто не втащит на берег этот ящик!

После таких слов все притихли. Будто ребятам позавязывали рты. Странно, что бригадир в издевку произнес свое «спорим!». Я видел, как все уставились на вереницу ящиков, составленных на попа вдоль берега, у самой воды. В ящиках этих — стекло. Вчера мы выволокли их из трюмов баржи. Вернее, вынес их плавкран, а мы только подцепляли каждый ящик на крюк стрелы и выстраивали ящики аккуратной шеренгой. Что ни ящик — то двести килограммов. Тяжеловато, прямо скажем. Вот почему наши притихли. Я глянул на Юлюса и заметил, как жадно затянулся он сигаретой. Точно при зубной боли. Затянулся так, что можно было расслышать, как сухо затрещал табак. Выдохнул Юлюс тонкую струйку уголком губ, будто превозмогая боль. Он тоже исподлобья покосился на ящики, а потом резко швырнул окурок в реку, поднялся и подошел к бригадиру, к Иннокентию Крутых.

— Повторите, что вы сказали, — тихо произнес он, но все его услышали.

Бригадир перестал улыбаться и слово в слово повторил свой вызов. И еще добавил:

— Я своему слову хозяин.

Что правда, то правда. Бригадир не бросает слов на ветер. Посулил хорошо заплатить за сверхурочные или за лишний разгруженный трюм — не обманет, получите обещанное. Иннокентий Крутых живет здесь давно и каждый год возглавляет бригаду грузчиков. Через его руки прошли десятки караванов. Его должность — экспедитор складских помещений. Матерый волк. Такого на мякине не проведешь, такому пыль в глаза не пустишь. Про Крутых говорят, будто у него три пары глаз: одна, как у всех людей, на лице, другая — на затылке, а третья — аж на самом на заднем месте. Попробуй что-нибудь прихвати, когда за тобой следят три пары глаз. А самое главное — этот человек умеет заставить трудиться кого хочешь. В бригаде не сачкуют. Иннокентий не нуждается в указаниях — куда, что да как сгружать. Сам все знает и распоряжается. Хотят того или нет, а грузчики не ссорятся и не перечат, бригадир сказал — и точка. Потому что он здесь — и судья, и прокурор, и профком в одном лице…

И вот теперь Юлюс стоял перед этим человеком. Можно было подумать, что они встретились впервые и сейчас изучают, кто чего стоит. На самом деле они знакомы много лет. Странно бывает слышать, как они обращаются друг к другу. Тут все на «ты», лишь эти двое обращаются один к другому не иначе как на «вы». Как-то по-чудацки они общаются, неестественно, слишком уж почтительно и изысканно, не по-здешнему. Я заподозрил, что в свое время между ними пробежала какая-то кошка… А сейчас они стояли лицом к лицу и ни один не желал отвести глаз в сторону. Вообще-то лицо Юлюса было мне не видно, так как он стоял ко мне спиной, зато я мог хорошенько разглядеть лицо Крутых, его темные, устремленные в одну точку глаза, в которых читались и удивление, и едва заметная издевка.

— Я попробую, Иннокентий Сидорович. Только с условием, что ребята взвалят на меня ящик, а потом снимут.

— Понятно. А то как же вам, Юлий Миколаевич, одному его… Конечно, ребята подымут, ребята и возьмут, — произнес бригадир мирно и уважительно, но его скуластое лицо расплылось в такой язвительной ухмылке, что только слепой не заметил бы ее.