Рыцарь

Я встала на первое же свободное место на парковке и улыбнулась, когда мои руки автоматически переключили эту странную палку в положение Р и выключили мотор.

Пассажирская дверца раскрылась, но Джульет не выходила. Она поставила ноги на асфальт, но все еще сидела, схватившись за дверцу и тяжело дыша, словно ей было больно.

Я выскочила из машины и подбежала к ней. Ярко-красное пятно на ее белом халате стало больше, но это меня не волновало. Меня волновало ее лицо. Мне не нравилось, что ей так больно.

Джульет протянула руку, чтобы я помогла ей встать.

– Я могу идти. Схватки еще не такие частые. Я успею зайти внутрь, пока не начнется следующая.

Люди внутри начали задавать ей множество вопросов. Позвонили на работу ее маме. Позвонили Тони, который, естественно, не ответил. Засунули Джульет в больничную рубаху, в кровать, в комнату. Подключили к ней компьютер и кучу приборов и сказали: «Пока рано», – когда она попросила сделать что-нибудь, чтобы не было больно.

А потом они все ушли.

Я видела, что Джульет тоже уходит. Туда же, где была я сама. Туда, где все не так больно.

Наши тела оставались в той комнате, но сами мы оттуда вышли. И смотрели через окно.

Я не хотела оставлять Джульет одну. Я подумала про Августа. Когда ему было плохо на вечеринке у Тревора, меня не было с ним. Я бросила его одного. Может, если бы я не была такой эгоисткой, такой поглощенной собственными переживаниями и собственной драмой, он все еще был бы жив.

Он.

Жив.

Ребенок же!

Сознание рывком влетело обратно в мое тело, и я поглядела на Джульет, корчившуюся и хватающуюся за края кровати в очередной схватке. Я обхватила ее руками, успокаивая, и отвела прилипшие волосы с ее мокрого лица, как сделала бы моя мама.

– Биби, что-то не так. Там не должно быть столько крови. Почему никто не говорит мне, что происходит? Почему мне не сделали обезболивающее? Где доктор?

Я перегнулась через перила кровати и прижала руки к ее тугому вздутому животу. Я смотрела на него, представляя внутри маленького мальчика, который хотел выйти наружу. А потом сделала то единственное, о чем могла подумать – что делала моя мама, когда я была маленькой, чтобы успокоить меня, – я тихонько запела песню Битлов «Hey, Jude».

Когда я допела, руки Джульет уже лежали на животе рядом с моими. Взглянув на нее, я увидела в ее глазах незнакомую мне доселе мудрость. Там было что-то древнее. Женщины делали это испокон веков – задолго до курсов подготовки родов и книжек «Чего Ожидать», – и мы тоже сможем.

– Биби, у меня потуги.

Древний голос во мне закричал:

– Нет!

– Еще нет, – сказала я, хватая ее за руки и нажимая на кровати кнопку вызова. Женский голос в динамике возле кровати спросил, чем нам помочь. Как только я выдавила: «У нее потуги», – между ног Джульет возникла медсестра, которая сказала, что нужно еще два сантиметра раскрытия.

– Если ты будешь тужиться сейчас, – объяснила она, – ты можешь повредить головку ребенка. Я сейчас пришлю анестезиолога, и он сделает тебе эпидуральный наркоз. Это уменьшит потребность тужиться, пока раскрытие не закончится.

Через пятнадцать минут Джульет ничего не чувствовала ниже пояса и улыбалась, как пьяная. И тут пришла ее мама. Я надеялась на Тони, но это было все, что мы получили.

Мама Джульет была вздорной стервой, которая могла залепить пощечину своим детям, если они ей хамили (что в случае с Джульет происходило достаточно часто), но мы с ней неплохо ладили. Думаю, она считала, что я хорошо влияю на ее дочь, и, может, так оно и было, как ни трудно в это поверить. В конце концов, это Джульет познакомила меня с сигаретами, выпивкой, парнями и вот теперь… с младенцами.

Когда немного позже снова пришла сестра, она засунула в мою подругу руку по локоть и объявила, что теперь Джульет готова к потугам. Поскольку Джульет не могла шевелить ногами, сестра велела миссис Ихо и мне взять Джульет за бедра и развести их в стороны, чтобы она могла тужиться.

С этой выгодной точки я. Могла. Видеть. Все.

Это было жутко. Все телесные жидкости. Запахи. Разрывы. Бесконечный, агонизирующий цикл потуг, дыхания, сосания кусочков льда.

Когда я уже начала думать, что этому не будет конца, доктор – пожилой мужчина с белыми волосами и лицом, говорящим, что у него вообще-то есть занятия и получше, – принес нечто, похожее на огромные ножницы И РАЗРЕЗАЛ НА ФИГ и так истерзанную вагину Джульет. Оттуда одним рывком вылетел сине-лиловый младенец, и, пока сестра очищала и мыла его, Доктор Наплевать зашил все обратно иголкой с ниткой.

Ни. Хрена. Себе.

Ни за что. Никогда.

Только не я.

Не в этой жизни.

Из-за кровотечения и состояния младенца сестры сказали, что нужно что-то проверить, прежде чем дать его матери. Как только они ушли, Джульет в изнеможении забылась сном, а ее мама сказала, что ей нужно пойти позвонить.

Мы с Джульет снова остались вдвоем в палате, но сейчас все изменилось. Джульет выглядела совсем другой. Старше. Милее. Мудрее. Джульет на моих глазах стала мамой.