Рыцарь-разбойник

– Сколько? – сразу спросил Волков.

– Говорят, что двести франков.

– Двести франков? – переспросил кавалер, не веря в такую цифру. – Кого можно нанять на двести франков: франк едва чуть больше половины талера стоит.

– Да погодите, экселенц, – продолжал Сыч, – то только для затравки. Коммуны собирают деньги, особенно злится на вас Милликон, те ярятся, голову вашу требуют, сколько соберут, никто не знает. А еще ландаманн назначил офицера по имени Пювер.

– Пювер? – Волков не мог вспомнить такого. – Кто он, гауптман? Оберст?

– Не ведаю, экселенц, – отвечал Сыч.

– Да как же ты не узнал, кого к нам пошлют? – злился Волков. – Капитана или полковника? То первым узнавать нужно. Я же тебе говорил, что первое, что знать надобно: кто командир будет.

– Не понял я, экселенц, – сразу загрустил Фриц Ламме. – Запамятовал.

– Ладно, еще что узнал?

– Ну, еще узнал, что этот Пювер разослал по городам и селам сбор ополчения.

– Дьявол. К какому дню им велено собираться?

– Не знаю, – ответил Сыч.

– Не знаешь? – опять злился Волков. – А что ж ты знаешь?

– Знаю, что от Рюммикона будет тридцать пикинеров и восемь арбалетчиков.

Что против него горцы собирают войско, Волков и сам догадывался. Сыч ничего нового не сказал ему.

– Что был ты там, что не был, – зло выговаривал ему кавалер. – И эти два олуха, дружки твои, сидят пиво попивают, тоже ничего не выведали. Деньги им дал – что в реку кинул.

– Экселенц, – морщился как от боли Фриц Ламме, – то дело для них новое, да и для меня тоже, и опасное к тому же.

– Знать, дурья твоя башка, – выговаривал ему Волков, – знать мне надобно все о них, чтобы понимать, что делать. У кантона сил против меня не вдесятеро – в сто раз больше! Понимаешь? Сколько их будет: триста или тысяча? Что делать? Бежать, всех уводить или драться? А как мне решение принять, если ты мне ничего не говоришь по делу.

– Уж извините, экселенц, – смущенно бормотал Сыч. – Не смог.

– Извинения твои вздор, – сказал Волков. – Иди на тот берег, выясни все.

– Опять на тот берег? – развел руками Фриц Ламме.

– Опять! – заорал Волков. – Опять. Вызнай мне, сколько их будет, когда начнут и где реку перейдут.

– Ну ладно, – вздохнул Сыч. – Переночую, помоюсь, поем да пойду.

– Нет! – коротко бросил кавалер, полез в кошель и, не считая, достал оттуда пригоршню серебра, высыпал монеты Сычу в руку. – Поешь и сейчас же иди. Сегодня. Еще раз говорю: вызнай мне, сколько их, когда пойдут и где к реке подойдут.

Сыч еще раз вздохнул и покивал головой, а когда Волков направился к дому, потряс серебро на ладони. Кажется, не очень-то был он ему рад.

* * *

Так и жил кавалер в изматывающем ожидании. В ожидании неотвратимых бед. День за днем, день за днем. Притом что вокруг все радовались. Радовались мужики хорошему урожаю, радовались солдаты в ожидании раздела добычи. Офицеры тоже были довольны. Кажется, из всех, кто жил в Эшбахте, были недовольны только два человека: господин Эшбахта и госпожа Эшбахта.

Да, госпожа Эшбахта была недовольна своей жизнью. Хоть не грозили ей ни горцы, ни немилость сеньора. Горе ее оказалось женским. Она ложилась в постель и сразу заводила разговор о том, что муж ею пренебрегает. Каждый раз разговор заканчивался злыми упреками, и от упреков этих кавалер начинал злиться, едва сдерживался, чтобы не ответить ей так же или еще хуже: сказать жене, что знает о ее распутстве, а может, и вовсе покарать несчастную прямо на супружеском ложе. Посему последнюю неделю Волков не шел в постель, пока госпожа Эшбахт не заснет.

Приехал к нему Рене, привез большой сундук и сказал, что все распродали. Четыре солдата затащили сундук в спальню, поставили к стене, где уже стояли его сундук и ящики с доспехами и оружием. Рене, довольный и счастливый, отпер сундук, а там мешки с серебром.

– Вот эти мешки ваши! Вот, вот и вот, – говорил он и заглядывал Волкову в лицо, надеясь, что тот будет рад. – Как и положено по уложению кондотьеров, ваша доля капитанская – четверть. То есть две тысячи восемьсот шестьдесят шесть талеров, кавалер.

Волков покивал, выдавил улыбку – рад я, рад. Ответил ротмистру:

– Отлично.

А сам вспоминал, каким злым было лицо жены только что, когда смотрела она, как солдаты затаскивают большой сундук к ним в спальню. Лицо у нее все время было таким в последние дни.

Серебро. Две тысячи восемьсот шестьдесят шесть талеров. Если бы лет пять назад ему посулили хоть половину от этого и сказали, что за это потребуется встать в первый ряд штурмовой колонны, которая идет в пролом стены осажденного города, так он встал бы не раздумывая. Ни мгновения бы не сомневался. А сейчас даже смотреть деньги не стал, ни к одному мешку не прикоснулся.

Рене это заметил и, кажется, уже не удивлялся, что кавалеру будто все равно.

– Завтра раздадим деньги, – говорил он, – пусть пока у вас полежат.

– Хорошо.

И все.