Рыцарь-разбойник

Баба спит и не знает, что темнеет у него в глазах, когда думает он, что в чреве этой распутной твари растет чадо, что сядет на его поместье вместо законного ребенка. Что ублюдок какого-то шута может занять место, которое по рождению, по праву салического первородства, должно принадлежать его первенцу. Его сыну! И все из-за ее бабьей похоти. Потому что ей так захотелось, потому что бесы ее бередили? Неужели Бог такое допустит? В чем же тогда справедливость?

И что же тогда получается? Что всю свою жизнь, всю жизнь, сколько Волков себя помнил, он воевал, воевал и воевал. Он терпел невзгоды и изнуряющий голод в долгих осадах, получал тяжкие раны, от которых спать не мог, которые потом лечил месяцами, хромцом на всю жизнь остался, заглядывал в глаза лютым и кровавым ведьмам – в общем, ходил всю жизнь по острию ножа. И все для того, чтобы ублюдок поганого шута стал хозяином Эшбахта?

Нет. Не допустит Господь такого. Такому не бывать. Никогда, пока он жив, не бывать такому!

Только вот поганить благородное оружие кровью распутной бабы – недостойно. Не заслужило оно такого. Волков чуть подумал и положил великолепный клевец обратно в оружейный ящик. Закрыл крышку. Постоял еще, глядя на Элеонору Августу фон Эшбахт, которая все еще беззаботно храпела на перинах. И потом лег рядом с ней, с ненавистной, и стал думать, как быть. Заснуть он не мог до самых петухов.

* * *

Жатва была в разгаре, и на его поле уродилось все, кроме гороха. Особенно хорош получился овес. Ёган молодец, что построил амбары на реке, иначе все, что выросло, пришлось бы возить в три раза дальше до Эшбахта – лошадей да телеги ломать. А тут все рядом. В одном только он просчитался: трех больших амбаров на такой урожай не хватило.

За время сбора урожая Волков устал, словно войну вел. Мужики его, Ёган, лошади и солдаты, которых он нанял, тоже уставали, но все, кроме лошадей, конечно, понимали, что все им окупится.

Но усталость – ладно бы, ничего, не привыкать ему, другие его заботы тяготили. И первая из них – горцы! Горцы злы, не может быть такого, чтобы они за ярмарку ему не ответили.

Если не пришли в течение двух первых недель, так, значит, пытаются с графом да герцогом поговорить, выяснить, чья в грабеже вина. Большие сеньоры к ней подстрекали или то личная дерзость новоприбывшего рыцаря.

– Сыч! – позвал Волков помощника своего. – Собирайся на тот берег проверить дружков своих.

– Не рано ли? – сомневался тот. – Мало что они узнать успели. Времени немного прошло.

– Нет. Собирайся, Фриц! – велел Волков. – Ни спать, ни есть не могу. Все время о них, о еретиках, думаю. Надо мне хоть что-то знать, не могут они не собираться к нам в гости.

– Как пожелаете, экселенц, – отозвался Сыч нехотя.

– Чего ты морщишься? – спрашивал кавалер, видя его нежелание.

– Не любо мне это, – отвечал Сыч. – Чужое там все, враги все, дерзкие, наглые. Бога не боятся, над святыми надсмехаются. Одно слово – еретики. Даже пиво у них не такое.

– Надо, Сыч, – настаивал Волков. – Проспим их приход – всем нам смерть настанет, кроме мужиков. Пленных они не берут. Все здесь пожгут, все заберут.

– Да ясно, экселенц, ясно, – кивал Фриц Ламме.

Так кавалер об этом деле волновался, что поехал с Сычом до рыбацкой деревни, хоть туда и обратно день пути был. Там у сержанта Жанзуана и заночевал. Сыч ночью реку переплыл. Только утром Волков забрал деньги у сержанта, что тот за проход плотов собрал, и отправился в Эшбахт. Кстати, денег оказалось не так и мало: семнадцать талеров чистыми. А перед тем как уехать, Волков сержанту сказал:

– Живешь праздно, в лени. У тебя четыре человека, целыми днями лежите на песке, плоты ждете.

– А что же делать, господин? – спросил сержант Жанзуан. – Другого дела у нас нет.

– Заставу ставьте вот здесь, на этом холме. – Волков указал сержанту на холм. – Жалованье вам из денег, что вы собираете, платится, так делайте.

– Есть! – сказал сержант. – Будем по возможности делать.

– По возможности? – зло спросил кавалер. – Я бы на вашем месте поторопился. Горцы из кантона придут, а лошадь у вас одна. Все не убежите. Так что ломайте лачуги, ищите любое дерево, ставьте частокол на холме. Бараки на двадцать человек, склады, колодец копайте. Готовьтесь.

– Значит, воевать будем? – спросил со вздохом старый солдат, что слышал их разговор.

– А что, у тебя когда-то по-другому было?

– Никогда, – отвечал тот. – Думал, может, хоть сейчас, под старость, тихонько поживу.

– Забудь. Не привыкай, – строго велел кавалер и крикнул: – Максимилиан, коня!

Глава 39