Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось

Яков по утрам приходил завтракать. Если другие мальчики буквально врывались в наш дом, то Яков вел себя гораздо спокойнее. В нем была какая-то надежность, уверенность, которая показывала, что он не нуждается в том, чтобы быть замеченным. На сцене мне нравилось двигаться и шуметь, но в обычной жизни я была тихоней, и его спокойствие привлекало меня, как лягушек привлекает вода. А кроме того, он был рыжим!

– А кто нравится тебе? – спросила я.

– Мне они все не нравятся!

– Ты должна мне сказать! Я же тебе рассказала! Ты обещала!

– Но мне никто не нравится! – смутилась Лия.

– Просто расскажи мне, Лия. Я никому не скажу.

– Ну хорошо, мне нравится Менди. Теперь ты довольна?

«Менди? Какой Менди? – подумала я. – А, тот маленький, с детским лицом».

– Лия, это так мило, – с восторгом сказала я.

Лия рассмеялась и отвернулась. Я взялась за цветок – это единственный способ узнать, любит ли меня Яков.

– Любит. Не любит. Любит, – бормотала я себе под нос, обрывая лепестки и бросая их на землю.

Сердце у меня замерло. Остался последний лепесток, и на него пришлись слова «не любит». Как такое может быть? Я бросила цветок и сорвала другой.

– Любит. Не любит. Любит. Не любит…

Я не успокоилась, пока не нашла цветок, который сказал мне заветное слово: «Любит!»

– Любит! – произнесла я, отрывая последний фиолетовый лепесток от желтой сердцевины. – Видишь? Я знала, что он меня любит!

Глава 11

Ложь говорит каждый своему ближнему;

уста льстивы, говорят от сердца притворного.

Псалтирь 11:3

Освенцим. Июнь 1944.

Я почувствовала, что кто-то открывает мне рот и что-то кладет туда. Я повела языком – это был кусочек хлеба. Я открыла глаза, чтобы посмотреть, кто меня спас, но, когда взгляд мой прояснился, человек этот уже ушел.

Я медленно поднялась. На улице стемнело. Похоже, никто не заметил, что я упала. Женщины-солдаты окружили заключенных и повели на грязный двор. Солдаты подгоняли нас дубинками. Нас построили шеренгами по пять.

– Рози! Лия! – крикнул кто-то.

Я повернулась, чтобы понять, кто нас зовет, но в темноте не смогла различить лица.

– Лия, Рози! – позвал тот же голос.

– Это Ханка! – воскликнула Лия. – Она тоже здесь!

– Ханка! – крикнула я.

Ханкой звали жену нашего дяди Давида. Дядя Давид был младшим братом мамы. Он каждый шаббос[16] приходил поиграть с нами.

– Вы тоже здесь, – сказала она, пробравшись к нам.

Мы обнялись.

– Где Давид?

– Он в другой части, вместе с мужчинами.

– А Ицхак Иехида с ним?

Ицхаком Иехидой звали сына Ханки и Давида. Ему было всего два года, но он уже поражал всех вокруг. У него были светлые, вьющиеся волосы, большие голубые глаза и улыбка слаще маминого молока с медом. Он был таким умным. От каждого его слова взрослые покатывались со смеху.

Взгляд Ханки затуманился.

– Он с моей мамой. Я так его люблю! Раньше я не могла расстаться с ним ни на минуту! Я так скучаю по нему…

– Ханка, не плачь, – сказала я. – Ехезкель тоже с нашей мамой.

– Он побежал к ней, когда нас разделили, – сказала Лия. – Почему ты оставила его с матерью?

– Нас выстроили в ряд. Вы же тоже проходили отбор?

Мы кивнули, и Ханка продолжала:

– Мы выстроились в ряд, я была с матерью и Давидом, а в начале стоял тот еврей, худой, как скелет. Он повернулся ко мне и сказал: «Ты так молода и красива. Отдай ребенка матери». Конечно, я не согласилась, но он, как безумный, оторвал ребенка от меня и вырвал из моих рук. Он сунул его моей матери! А потом доктор отправил мою мать налево, а нас с Давидом направо. Мама сказала, что позаботится об Ицхаке, пока мы снова не встретимся, а потом ее оттолкнули. Мальчик даже не плакал – он любит мою мать, но мне он сейчас так нужен, так скучаю по нему…

– Все будет хорошо, Ханка, – сказала я. – Твоя мать сможет позаботиться о нем, вы скоро увидитесь.

– Надеюсь, мне страшно за него…

Мы пошли дальше. Я увидела длинный ряд кирпичных зданий, освещенных фонарями на высоких столбах. Ряд зданий тянулся бесконечно. Между зданиями было грязно. Все было окружено забором, поверх которого я увидела спираль из колючей проволоки. Нас привели в здание из красного кирпича под номером 21. У входа нас ждала высокая, крепкая женщина с длинными черными волосами, густыми бровями и квадратным подбородком.

– Я их забираю, – сказала она солдатам. Те кивнули и ушли.

Наступило молчание. В небо поднимался столб дыма, и мы почувствовали странный запах. Меня чуть не вырвало. В воздухе висела невыносимая вонь, словно где-то жгли резину. Девушки вокруг меня тоже это почувствовали. Их охватила паника.

– Что это за запах? Чем это пахнет? – закричали они. Кто-то заплакал.

– Почему вы плачете? – спросила женщина. – Перестаньте плакать!

Мы не послушались. Рыдания становились все громче.

– Запах! Запах! Запах!

– Тихо! – рявкнула женщина, подняла дубинку и огрела одну девушку по плечу.

Наступила тишина.

– Я – Эйди, блокальтесте[17], – сказал она. – Я – староста этого блока, и вы должны беспрекословно меня слушаться.