Повествование, начавшись в жанре страшной сказки, продолжалось как назидательное произведение, поднимающее вопросы управления государством, семьи и нравственности. На меня произвел большое впечатление труд Фирдоуси, посвятившего всю свою жизнь творению, которое заняло полторы тысячи страниц.
Собственная потеря помогла ему очень глубоко и искренне изобразить в своем произведении тему гибели сына на руках у отца. Если бы я смог стать писателем, то я хотел бы написать что-то вроде подобной бесконечной легенды, которая бы охватывала все, судила о каждой детали, удивляла, волновала и печалила своей человечностью. Книга «Геологическая структура Турции», которую я задумывал, должна была получиться именно эпической энциклопедией! Я собирался рассказать обо всех подземных морях, о горных цепях и обо всем, что есть под землей, перебирая слой за слоем, породу за породой.
Читая «Шахнаме» и перейдя после легенд про дэвов, чудовищ, джиннов и шайтанов к приключениям смертных шахов и смелых героев, к повседневным проблемам отцов, детей, семей и государств, я внезапно почувствовал, что нахожусь среди хороших знакомых. Волей-неволей я начал думать и о Махмуде-усте.
В историях о Эдипе и о Сухрабе было много общего, но было и различие: Эдип убивает своего отца Лая, а Сухраба убивает его отец Рустам. В первой истории сын является отцеубийцей, а во второй отец является сыноубийцей.
Но эта разница лишь сильнее подчеркивала сходство. В «Шахнаме» читателю многократно напоминали о том, что Сухраб не знал своего отца (точно так же, как Эдип). И читатель думал: если Сухраб не знает, что тот, кого он собирается убить – его отец, то он не виноват.
Битва отца и сына затягивалась, таким же образом затягивалось и расследование Эдипа, который пытался выяснить, кто убил прежнего царя. В первый день Рустам и его сын Сухраб сражались на пиках, а когда пики обоих сломались о доспехи, они продолжили поединок на кривых мечах. Всякий раз, когда отец с сыном скрещивали мечи, воины обеих армий видели, как искры разлетаются вокруг. Долго ли, коротко ли, но и мечи они сломали и после этого вынули палицы. От силы ударов палицы и щиты погнулись. Лошади падали от усталости. В Онгёрене в бродячем театре Рыжеволосой Женщины был коротко представлен только конец той битвы.
Молодой Сухраб схватил отца, швырнул его на землю и сел сверху. Сухраб уже собирался отрубить отцу голову блестящим, как вода на солнце, мечом, но Рустам в страхе сумел уговорить молодого витязя.
– Не убивай меня с первого раза, сбрось меня на землю второй раз, – сказал отец Рустам своему сыну Сухрабу. – Тогда ты заслуженно убьешь меня. Наш обычай именно таков. Если ты меня послушаешь, то тебя будут считать настоящим храбрецом.
Сухраб, повинуясь голосу сердца, подарил жизнь старому витязю. Тем же вечером друзья сказали Сухрабу, что он совершил ошибку – никогда не стоит недооценивать врага, но молодой и сильный воин не прислушался к их мудрым речам.
На третий день, когда битва только началась, Рустам внезапно сбросил сына наземь, выхватил меч, вонзил Сухрабу в грудь и убил своего сына. Читая это, я ужаснулся, как много лет назад в шатре театра в Онгёрене.
Точно так же и Эдип убил отца, которого не знал, поддавшись минутному гневу.
Могли ли мы считать Эдипа, убившего своего отца, и Рустама, убившего своего сына, невиновными, потому что они не сознавали, что делают? Когда древнегреческие зрители смотрели пьесу Софокла «Эдип», они, вероятно, думали, что грех Эдипа заключался только в том, что он пытался избежать предначертанной ему Аллахом судьбы, как много лет назад говорил мне Махмуд-уста. Точно так же и грех Рустама заключался не в том, что он убил своего сына, а в том, что он зачал сына во время случайной встречи и не смог быть ему настоящим отцом.
Древние греки думали: Эдип наказан за то, что противостоял посланной ему богами судьбе, и находили это справедливым. Согласно той же логике, я думал, что необходимо было наказать Рустама, убившего своего сына. Однако в случае с Рустамом отец не понес никакого наказания, потому что на Востоке важнее быть победителем, чем отцом.
Иногда по ночам я просыпался и, лежа рядом со спящей женой, думал об этом. Из-за неплотно задвинутых занавесок на прекрасный лоб Айше и на ее выразительные губы падал свет уличных фонарей, и я чувствовал, как счастлив со своей женой, несмотря на то что у нас нет детей. Я вставал с кровати и подходил к окну.
Однажды ночью я привычно выглянул в окно. Над Стамбулом висел дождливый смог, водосточные трубы старого дома, в котором мы жили, тоскливо гудели, а по темной улице проезжал встревоженный полицейский автомобиль с синей мигалкой. То были годы, когда в Турции шла борьба между сторонниками Европейского Союза, националистами и исламистами. Стороны использовали друг против друга турецкий флаг в качестве средства войны, и во многих районах Стамбула развевались гигантские флаги.