Рыжеволосая Женщина

В конце концов я вышла замуж за младшего брата моего мужа, совсем как в османские времена, когда жены воинов, не вернувшихся с очередной войны, выходили замуж за их братьев. Именно я предложила Тургаю, когда мы поженились, создать бродячую драматическую труппу. Так что поначалу наша семейная жизнь была неожиданно счастливой. После того как я потеряла двоих мужчин, молодость и чистота Тургая были доказательством его надежности. Мы начали ездить и ставить наш шатер зимой по большим городам, таким как Стамбул и Анкара, выступать в помещениях «левацких» организаций, в комнатах для собраний, которые даже отдаленно не напоминали сцену, а летом – в небольших городках, куда нас приглашали наши друзья, в военных гарнизонах, неподалеку от недавно построенных фабрик и заводов. Встреча двух рыжеволосых женщин за одним столом произошла на третий год таких переездов. За год до того я выкрасила волосы в рыжий цвет.

На самом деле я не очень долго размышляла, прежде чем приняла подобное решение.

– Я хочу изменить цвет волос, – сказала я, оказавшись как-то днем в Бакыркёе у квартальной парикмахерши средних лет, но тогда у меня не было никаких идей по поводу будущего цвета.

– Вы шатенка, вам пойдет рыжий.

– Ну тогда и покрасьте мне волосы в рыжий, – тут же решилась я, – так будет хорошо.

Получилось очень вызывающе, но в моем окружении никто не возражал, а прежде всего мой муж Тургай. Может быть, все решили, что я готовлюсь к новой пьесе. Я также замечала, что все объясняют мой новый рыжий цвет тем, что я пережила одну за другой две горькие любовные истории. В то время ко мне все относились снисходительно, что бы я ни сделала.

Однако по реакции окружающих я постепенно поняла, что означает мой поступок: подлинник и подделка – это любимые темы турок для разговоров. После горделивого ответа той рыжеволосой женщине я начала покупать хну на рынке и краситься сама.

Я уделяла большое внимание юным лицеистам, искренним и впечатлительным студентам, страдавшим от одиночества солдатам, захаживавшим в наш театральный шатер; я искренне открывала себя навстречу их чувствительности и фантазии. Они намного быстрее взрослых мужчин замечали тона красок, что подделка, а что – настоящее, что – искренние чувства, а что – обман. Если бы я сама не выкрасила себе волосы хной, то, возможно, Джем бы меня и не заметил.

Я заметила его потому, что он заметил меня. Красотой он напомнил мне своего отца, поэтому мне очень нравилось на него смотреть. Потом я обратила внимание, что он увлекся мной и смотрит в окна дома, где мы остановились. Он был очень стеснительным, и, наверно, это тоже произвело на меня впечатление. Меня пугают развязные мужчины. У нас таких слишком много. Так как развязность заразительна, я иногда чувствую, что задыхаюсь в этой стране. Почти все они хотят, чтобы и вы стали развязной. А Джем был вежливым и робким. Я поняла, кто он, в тот день, когда он пришел в театр посмотреть на пьесу, а потом гулял со мной по привокзальной площади и рассказал о себе.

Я была поражена, но краешком сознания, оказывается, давно догадывалась, кто он. В театре я научилась понимать, что те события, что кажутся случайными, на самом деле имеют скрытый смысл. Не было простой случайностью то, что и мой сын, и его отец хотели стать писателями. Также не случайно и то, что тридцать лет спустя мой сын здесь, в Онгёрене, встретился с отцом. Не случайно и то, что мой сын страдал от отсутствия отца, как и его отец. Не случайно и то, что после того, как я много лет проплакала на подмостках, я превратилась в женщину, которой пришлось в жизни плакать на самом деле.

После военного переворота 1980 года мы изменили манеру представления, чтобы не навлечь на себя беду. Для привлечения публики в шатер я взяла себе в качестве коротких сценок сентиментальные фрагменты и диалоги из «Месневи»[18], из старинных суфийских притч и сказок, из «Хосрова и Ширин», из «Керема и Аслы»[19]. Но самого большого успеха мы добились монологом женщины, взятым из истории о Рустаме и Сухрабе, который предложил один старинный приятель-сценарист, писавший мелодрамы для «Йешильчама».

Все те развязные мужчины, которые, с восхищением посмотрев на то, как я танцую танец живота, предавались сексуальным мечтам (самые бесстыжие из них кричали: «Раздевайся! Раздевайся!»), после того как я на сцене в образе Тахмины, матери Сухраба, принималась оплакивать смерть сына, внезапно погружались в глубокое и пугающее молчание.