Рыжий

Пленные… Первым, кого мы встретили, был Коля. Это случилось еще у Масуда в Фархаре, в день приезда. Вечером к нам в комнату с печкой-буржуйкой как-то бочком протиснулся чернобородый круглолицый моджахед. Был он среднего роста. Облачен в новенький камуфляж. Высокие ботинки начищены до блеска, суконная шапка-паколь лихо сдвинута на затылок, из под нее выбивается смоляной чуб. Он робко присел у стенки, положив на колени свой ухоженный автомат, протянул руки к огню и сделал вид, будто греется у нашего очага. А мне показалось, что мы где-то уже встречались. Я обернулся к своим британцам. Вид у них был шаловливый.

- Помнишь баню в Талукане? - Помог мне Питер. - Я тебя там попросил обратить внимание на этого парня.

Да, да, конечно. Он сидел тогда в бане и делал вид, что мы его совершенно не интересуем, хотя все остальные так и пялились на нас. А потом это круглое лицо мелькнуло в толпе на базаре. Я даже вспомнил, что его зовут Исламуддин, так тогда сказал Питер и попросил запомнить это имя.

- Это ваш парень, русский, - сказал Рори. - Исламуддин - имя, которое он получил здесь. Поговори с ним.

Только теперь я заметил, что у моджахеда светлые зеленые глаза и курносый нос. Питер мне еще в Москве рассказывал о нашем солдате, который служит в личной охране Масуда и даже является командиром отделения из десяти человек. Питер мне говорил о том, что этот человек, бывший пленный, очень осторожен и абсолютно не доверяет советским. Возможно, он даже не захочет разговаривать со мной, предупреждал Питер.

Вот оно что! Зеленоглазый и курносый Исламуддин, выходит, «вел» нас от самого Талукана. Следил, присматривался. Ну, британцев-то моих он хорошо знал, они с ним прежде встречались, а вот меня он изучал плотно. Наверное, хотел лично убедиться в том, что я не опасен. И вот пришел. Сидит в сторонке, делает вид, что просто греется.

- Ну, здравствуй, что ли, земляк, - сделал я первый шаг навстречу.

Не убирая с колен «калашников» и немного поколебавшись, Исламуддин пожал протянутую руку. Я сел рядом. И мы начали наш трудный разговор.

Трудный потому, что за девять лет Коля - так назвали его родители - почти напрочь забыл родной язык и потому часто сбивался на фарси, которым владел свободно. В первые минуты мне даже показалось, что любые попытки его разговорить обречены: он с великим трудом вспоминал самые элементарные русские слова. Наш диалог с перерывами продолжался три дня - весь срок, который мы провели в Фархаре. Постепенно, шаг за шагом, его робость проходила, в его памяти открывались какие-то неведомые запоры, он поверил в то, что я не желаю ему зла, он отвечал на мои вопросы и спрашивал сам.

Коля попал в плен в 82-м. Взяли его так. Офицер отправил трех молодых солдат из расположения части в ближний кишлак, велев им достать водку и «травку». Когда в первый раз они вернулись ни с чем, их побили и послали снова. Они опять вышли за шлагбаум. И почти сразу угодили в засаду. Солдат Витя в перестрелке был убит, а солдата Женю и раненого в ногу и живот Колю моджахеды захватили и увели с собой.

…Я подумал о том, что не партизаны убили одного нашего солдата и сломали жизнь двум другим, а тот офицер, имени которого Коля уже не помнит. Сколько же подонков жирует на войне… Они возвращаются домой героями, у них ветеранские льготы и полная грудь орденов. А Витя с Женей уже никогда не вернутся. И Коля этот на целых девять лет застрял здесь.

Очнувшись, он увидел вокруг себя страшных бородачей, услышал незнакомую речь. Он понял, что пропал. И заплакал.

До вывода войск из Афганистана и до того времени, когда Москва вспомнит, наконец, о наших пленных, оставалось еще целых шесть лет. Шесть! Треть того, что он прожил. Его могли тысячу раз убить, содрать с него кожу, выколоть его светлые глаза. Он знал, что на этой войне с пленными обычно не церемонятся ни наши, ни «духи». И никто никогда не узнает, как погиб кубанский парень и где могила его…

Так ему стало тоскливо, что он заплакал.

Два раза Коля пытался бежать к своим. Но из ущелья Панджшер уйти не удавалось никому. Его ловили, били, запирали покрепче. Спустя несколько месяцев он понял, что убивать его не хотят. Ему терпеливо втолковывали значение персидских слов, в него не бросали камни даже в тех кишлаках, где от наших бомб погибли почти все женщины и дети.

Через год, овладев языком и освоившись, он добровольно принял ислам. Еще через какое-то время попросил Масуда разрешить остаться при нем. Ему дали автомат, и очень скоро Исламуддин стал самым доверенным и надежным телохранителем партизанского командира..

- Я люблю афганцев, это родные мне люди, – несколько раз повторял Коля. – Они сражаются за свою свободу и за ислам. И я останусь с ними до полной победы.

Он повторял это не раз, делая мою миссию по его освобождению абсолютно бессмысленной. Он и так был свободен и другой свободы для себя не хотел.