Рыжий

Я протянул ему привезенные из Москвы газеты – он взял их без особого интереса, равнодушно посмотрел и отложил в сторону. Только спросил: «Как в Союзе? Холодно сейчас»? Я предложил ему написать письмо домой. «Нет, - отказался он. - Я ту жизнь из сердца вырвал». И он показал рукой, как вырвал из сердца свое прошлое.

Другие моджахеды относятся к нему с подчеркнутым уважением, называют братом, перебрасываются шутками. Самая ходовая шутка в те дни была связана с нашим приездом, над Колей подтрунивали: «Ну, что, большой выкуп за тебя привезли»?

А я мучительно размышлял, что же случилось с этим парнем, какие перемены произошли с ним? Он – русоволосый и светлоглазый – отрастил бороду и стал красить ее в черный цвет, чтобы ничем не отличаться от других моджахедов. Он усерднее других молился во время намаза – все уже поднимались с колен, а он все бил и бил поклоны своему новому Богу. В чужую душу не заглянешь. Но спустя несколько дней я, кажется, понял, что произошло с Колей – Исламуддином.

Девять лет назад, высушив слезы и залечив раны, он ясно осознал, что родная страна предала его, что помощи ждать напрасно. Никто никогда не поможет ему. И он сам не заметил, как однажды внутри него включился механизм самосохранения. Убежать нельзя. На своих надежды нет. Не отправишь весточку родным. Значит, что остается? Погибнуть? Или – принять те правила, по которым живут окружающие его люди? Стать частью этой жизни? Вначале, совершая обязательную пятиразовую молитву-намаз, он не понимал заложенного в ней смысла, а только повторял за другими чужие слова. Но учителя были терпеливы, и год шел за годом. Теперь он знал Священную книгу мусульман не хуже других и молился усерднее всех. Он выучил язык, облачился в афганскую одежду, стал делить с моджахедами кров и стол.

Преданный своими, спасая себя, он поплыл по течению чужой и казавшейся вначале жуткой жизни, а потом и сам не заметил, как стал частью потока.

Так кто же и перед кем виноват? Можно ли Колю - Исламуддина считать изменником, если прежде родное государство трижды предало его самого? Сначала солдата отправили на непонятную войну, там за бутылку водки сдали врагу, а потом не стали выручать из плена.

Спустя несколько дней, опять оказавшись в городе Талукан, я бродил по базару и в одном дукане столкнулся с Колей. Он был с неизменным вороненым «калашниковым» и в вычищенных до блеска ботинках. Забывшись, я по-русски окликнул его. Он смутился, пробормотал «салям алейкум» и быстро скрылся в толпе.

Я знал, что дома на Кубани его по-прежнему ждали – мама, отец и сестренка. Я пытался сказать ему об этом. Коля молчал, смотрел в сторону, поглаживал свой автомат.

Родители стали ждать его три года назад. Прежде они считали сына погибшим: была похоронка, был цинковый гроб, привезенный из Афгана. Три года назад по линии Международного Красного Креста пришла весточка: жив. Вскрыли могилу, гроб оказался пустым. Так родина предала его в четвертый раз, заживо похоронив.

Почему же он должен был ее любить?

Из Фархара Ахмад Шах Масуд направил нас в соседнее ущелье, где на одной из его секретных баз содержались трое наших пленных. Это были Сережа, Леня и Витя. Русский, молдаванин и украинец. Когда мы приехали, они играли в футбол с афганскими подростками. Одеты были в старенький камуфляж, двое отрастили бороды, только сибиряк Сережа был без бороды и, может, от этого выглядел бледнее других.

Под стражей они содержались давно – кто шесть, кто пять лет. Мы привезли им письма от родных - солдаты сразу набросились на них, потом стали жадно расспрашивать меня о том, что происходит дома, скоро ли их освободят? Всем им тоже дали местные имена: Сережа стал Ахмадзаиром, Леня – Азизуллой, Виктор теперь отзывался на Мухаммадислама. Они сказали, что их не бьют и не унижают, но все-таки это был плен. На ночь их запирали под замок, да и днем передвижение их было ограничено маленьким кишлаком в этом глухом ущелье.

Скоро ли их освободят? Я рассказал ребятам о своих переговорах с Масудом. «Освобождение – это вопрос нескольких месяцев. Потерпите еще немного». У меня были реальные основания утешать их: Масуд не стал выдвигать никаких особых условий в обмен на свободу для наших ребят, просто требовалось отработать какие-то детали. Они были изумлены, узнав о том, что в Москве уже нет коммунизма, там другая власть и другое отношение к военнопленным. В их еще недавно потухших глазах засветилась надежда.

Это была иная история нежели та, с Колей – Исламуддином. Они не стали частью потока. Они не растворились в этой чужой жизни. Изможденные бледные лица. Боль в глазах. Дни, месяцы, годы абсолютного ничегонеделания. Их кормили, давали им сносную одежду, им позволяли гулять по кишлаку и играть в футбол с местными пацанами. Но все-таки это была тюрьма. Много лет без всякой надежды на свободу. Мы привезли им эту надежду.