Рыжий

Он сидел напротив меня, его карие глаза были серьезны.

- Я никогда не уеду. Я солдат и не стану ни от кого бегать.

- Но ведь уже ничего нет - ни армии, ни партии, в которой ты состоял, ни государства, которому ты служил. Ничего. Все переменилось, Мухтар.

- Нет, не все. А идея, которой мы служили - она ведь никуда не исчезла?

Я даже растерялся. Идея, которой мы служили… Свобода, равенство, братство… Социальная справедливость… Общество равных возможностей… Кто сказал, что это плохо? Кто сказал, что это надо забыть навсегда? Просто время еще не пришло.

- Мухтар, - виновато сказал я. - Идея не исчезла. Просто время еще не пришло.

- Может быть. Но я хочу, чтобы ты знал. Если они ворвутся и потребуют, чтобы я отрекся, я не отрекусь.

Его глаза стали влажными. Ему было очень важно сказать это.

А мне показалось: это прозвучало, как укор.

Как ни странно, ирландского аристократа тоже задел тот ажиотаж (бери! хватай!), который тогда царил в России. Однажды он сильно озадачил меня сообщением о том, что ведет переговоры на предмет приобретения Музея революции. Рори очень нравилось это здание в классическом стиле на Тверской, рядом с Пушкинской площадью. Он уже выяснил, что когда-то там размещалось Дворянское собрание, уже въедливо осмотрел всю экспозицию.

- Ты что же, собираешься открыть там казино? Или салон по продаже иномарок?

- Нет, Владимир. Не угадал. Я всегда подозревал, что ты плохой бизнесмен. У меня другие планы.

Оказывается, мой приятель смотрел вперед. Он был убежден, что пройдет совсем немного времени, и эти революционные экспонаты будут пользоваться бешеным спросом, привлекут сюда туристов со всего мира. Кстати, сам он по субботам неизменно отправлялся на «блошиный рынок» в Измайлово и скупал там все, что хоть как-то было связано с советской эпохой: портреты и бюсты вождей, картины в духе соцреализма, знамена победителей социалистического соревнования. Часть этой коллекции красовалась у него в доме, до глубины души изумляя его гостей. Мне казалось, что Рори испытывал удовольствие, наблюдая за их реакцией.

Поcле облома с Музеем революции он пытался вовлечь меня в процесс создания телепрограммы, посвященной автомобилям. Мы вместе навестили какого-то начальника в Останкино, но, как я и предполагал, ушли из его кабинета, не солоно хлебавши. Начальник сразу наметанным глазом профессионального обиралы оглядел иностранного гражданина и назвал цифру в твердой валюте, которая наповал сразила моего небедного друга. Мешая английские и русские ругательства, Рори сказал мне все, что он думает о бизнесе по-российски.

Мне кажется, в тот период он часто задумывался о том, чтобы покончить со своей опасной профессией. Но подходящего дела не находилось. Зато в войнах и революциях недостатка не было.

Да, его журналистские дела шли неплохо. Спрос на информацию с просторов бывшего СССР оставался высоким. Рори подряжался снимать и для англичан, и для немцев. Он делал репортажи о том, как демонтируются и режутся на куски ракеты, прежде нацеленные на Запад. Как покидают Германию и Польшу наши воинские части. Как открываются для всеобщего обозрения наши прежде секретные «атомные» города и оборонные предприятия. Он бывал на космодромах и базах подводных лодок, брал интервью у бывших руководителей КГБ и членов политбюро.

Его боссы прежде всего хотели убедить свою аудиторию (и убедиться сами) в том, что угрозы с востока больше нет, что монстр, которым многие десятилетия пугали обывателя, отныне не существует.

Но, как и прежде, с особой охотой ирландец отправлялся туда, где стреляли. А вернувшись, скупо рассказывал о том, что видел и никогда – о том, что пережил.

Собственно, ничего нового видеть он уже и не мог. Война везде была одинаковой. Безумной, бессмысленной, вонявшей трупами, перепачканной кровью и грязью, обильно политой слезами. Люди очень быстро забывали о том, отчего прозвучал первый выстрел, и принимались яростно уничтожать друг друга, желая добиться победы любой ценой - даже если с обеих сторон в живых не останется никого. От этих кровавых конфликтов на исходе двадцатого века больше всего страдали не воины, а мирные жители. Тогда у нас пол страны стало лагерем беженцев.

Рори Пек ни минуты не жалел о своем решении остаться в России. Он прекрасно сознавал, какие масштабные исторические события сотрясают одну шестую часть земного шара. Будущие исследователи станут по минутам изучать то, что происходит на пространствах бывшей империи. Вместе с крахом коммунизма меняется и весь остальной мир - это тоже очевидный факт.

Теперь у него появилась возможность изнутри узнать жизнь русских, постичь мотивацию их поступков, которые, если честно, по-прежнему иногда ставили его в тупик. Нет, Рори уже не считал, что все граждане этой огромной страны - поголовно пьянь и бездельники. Но взгляд его, как и раньше, был беспощаден. Он всегда очень точно определял человека: этот - негодяй, а вот с этим я бы стал иметь дело. Однажды он сказал мне:

- Было бы здорово найти хоть одного человека, который при виде иностранца не клянчит у него доллары.