Рыжий

Я должен приходить сюда, потому что одной из моих обязанностей советника является помощь в становлении первой афганской молодежной газеты. Это орган их молодежной демократической организации, которую создают по аналогии с нашим комсомолом и при активном участии нашего комсомольского ЦК.

Итак, я вхожу в редакционную комнату и сразу вижу, что тут не чувствуется никакого революционного энтузиазма. Главный редактор пьет чай и с сонным видом разгадывает кроссворд. Его заместитель играет в шахматы с ответственным секретарем. Остальные следят за игрой. Мое появление картины не меняет.

– Салям алейкум, рафик Снегирев, – вежливо приветствует меня главный редактор. Он встает, мы троекратно лобызаемся под взаимные бормотания, перевести которые можно так: «Как дела? Как ваше драгоценное здоровье? Как родители поживают? Как погода? Как, вообще, жизнь? Что нового? Каким был ваш ночной сон? Ничего не беспокоит? Точно, не беспокоит?» Увы, этот ритуальный набор абсолютно бессмысленных фраз надо произносить при каждом приветствии. Так заведено и с этим, хочешь или не хочешь, приходится мириться.

Наконец, закончив с бормотаниями, главный редактор, опять садится и с головой погружается в разгадывание кроссворда.

– Салям алейкум, – тоже сердечно приветствую я коллег. Затем подхожу к шахматистам, сгребаю с доски деревянные фигуры, а самой доской бью по голове заместителя главного редактора. Не сильно, но вполне достаточно для того, чтобы он осознал степень своей вины.

Я сам себя ненавижу в эту минуту. Ну, что за метод? Как смеешь ты поднимать руку на этих людей? Что вообще ты о них знаешь? Но дело сделано. Эмоции опять оказались выше разума.

Заместитель главного редактора, ничуть не обидевшись, моментально делает вид, что погружен в революционную работу. Главный редактор мгновенно откладывает кроссворд и хватает телефонную трубку: «Алло, это центральный комитет? Какие будут указания?» Самый молодой корреспондент, высокий, худощавый и энергичный пуштун по имени Фарук распахивает объятия и идет на меня:

– Товарищ Снегирев, если бы вы только знали, как рады мы вас видеть.

Мы обнимаемся, опять троекратно тремся щеками – так принято, – и Фарук, продолжая глядеть на меня влюбленными глазами, приглашает выпить чаю. Мальчонка-слуга уже разливает по пиалам зеленоватую водичку.

Так начинается мой типичный рабочий день в молодежной газете. Иногда, едва войдя, я в слепой ярости бью чайные чашки. Иногда беру за грудки какого-нибудь особенно отпетого бездельника. Я никак не могу взять в толк: если страна, как нам говорили, полыхает революционным пламенем, то отчего в редакции царит благодушие, словно в застойной российской районке? Где энтузиазм и порыв? Где репортажи из окопов? Почему никто, черт подери, не едет в командировки? Почему на газетных полосах опять нет фотографий юных героев революции? Почему? Почему? Почему?

Сейчас через переводчика мне доложат содержание вышедшего номера, потом мы обсудим план следующего номера, затем я поругаю их за то, что опять никто не поехал в провинции и никто не пишет о том, как идут битвы. Вся газета – сплошные лозунги, отчеты с собраний, трескотня, болтовня, ну, кто станет это читать? Они, как обычно, внимательно выслушают меня и клятвенно пообещают немедленно пересмотреть свое отношение к делу. А завтра все опять повторится сначала.

Странно, но еще три месяца назад я понятия не имел об этой Апрельской революции. А тут как-то очень быстро проникся верой в нее, стал ощущать себя комиссаром, присланным из штаба большевиков, чтобы помочь афганцам одолеть врага и построить у себя светлое будущее. О, я был буквально переполнен революционным энтузиазмом. О степени моей наивности говорят дневниковые записи, сделанные в те первые дни.

«Борьба идет не на жизнь, а на смерть, – восторженно писал я в общей тетрадке в клеточку, едва сойдя с трапа самолета. – Это классовая борьба. Война отжившего с юным. Дремучего со светлым. Возможно, мне посчастливилось стать свидетелем одной из самых яростных и трагических революций на исходе века».