Отвтъ maman, который долженъ былъ дать намъ опредленныя свднія насчетъ нашихъ средствъ, былъ коротокъ; она требовала, чтобъ я вернулась къ ней въ Петербургъ, иначе она ни на что не. согласна. Ты вдь знаешь ее. Разв я могла бы когда-нибудь ужиться съ ней? У ней всегда и во всемъ ложь на первомъ план. Она лжетъ безъ всякой надобности, по привычк, на каждомъ шагу, лжетъ въ пустякахъ и крупномъ, не красня. Меня еще маленькую возмущало это. Разъ мн и захотлось обличить ее, что коса, которою она хвастается, не ея, а фальшивая, и досталось же мн!… Я никогда не забуду, какъ мать разозлилась на меня… И все-таки не утерплю и буду уличать ее. Затмъ, что еще для меня невыносимо въ ней, это — жажда лести и низкопоклонства. Наберетъ себ въ домъ приживалокъ, которыя изъ-за ея милліоновъ готовы уврить ее, что она первая красавица въ мір. И maman довольна. Она мняетъ три туалета въ день, приживалки надъ каждымъ изъ нихъ axaютъ, дивятся вкусу maman, ея фигур, ея тонкой таліи. Возмутительно слушать! И вдругъ она требуетъ, чтобъ я жила съ ней! Мыслимо ли это? Разв я, съ моимъ рзкимъ и прямымъ характеромъ, могла бы хладнокровно видть все это? Одна мадамъ Скрипицына сколько крови испортитъ, когда начинаетъ нахально уврять, что maman одного съ нею роста, а эта Скрипицына чуть не сажень вышиною. А потомъ вс эти фокусы: надо знать, когда сдлать видъ, что занимаешься чмъ-нибудь и не слышишь перешептыванья мамаши съ какимъ-нибудь Ферри, не видишь ихъ перемигиваній… Приживалки все это изучили, — он бываютъ и глухи, и слпы, когда надо, за это ходятъ въ старыхъ платьяхъ maman вортовской работы и носятъ шляпы отъ Мантель и Терезъ. Нтъ, чмъ старше я становлюсь, тмъ ясне опредляю себ мою мать и прямо скажу, какъ написала и ей, что жить съ ней не могу. едя похалъ въ Петербургъ; онъ все устроитъ, а я пока отдлала наше маленькое гнздышко. Отельная жизнь намъ надола страшно, мы наняли квартиру, и, какъ только перехали и начали устраиваться, ед понадобилось хать въ Россію. Онъ собрался въ два дня. Въ хлопотахъ, въ сборахъ, я не подумала, какъ мн будетъ тяжело остаться одной. Когда онъ ухалъ, я поняла это и первое время съ утра до вечера хлопотала, отдлывая квартиру. Теперь, когда все готово, я скучаю ужасно. Но, вставая и засыпая, я постоянно думала: вотъ получу письмо отъ еди и успокоюсь. Три недли ждала я и на дняхъ получила. Еслибы ты прочитала это письмо!… Я не знаю, какъ теб опредлить его… Точно племянникъ пишетъ по обязанности письмо богатой тетушк… Посл увдомленія, что maman его не приняла три раза, а поэтому онъ еще не начиналъ „длать дло“, идутъ фразы ненужныя, скучныя, плохо связанныя между собою. Ни одного искренняго слова, ни одной ласковой нотки. Отъ всего письма ветъ холодомъ, фальшью и натянутостью. Я придти въ себя не могла, прочитавъ его. Вечеромъ, когда пришелъ Альзаро, я не могла, чтобы не подлиться съ нимъ; онъ обязательно и любезно объяснилъ мн, что это всегдашняя манера отдлаться отъ женщины, когда она ему надола… Какъ это просто!!… Я хотла выгнать этого противнаго итальянца, — разв это можетъ быть, разв такъ длаютъ? Альзаро цинично улыбнулся мн на это. И я разомъ почувствовала свою полную безпомощность… Мн разомъ вспомнились сотни читанныхъ мною романовъ съ подобными развязками. Вдь они берутся изъ жизни. Я одна изъ тысячъ… И вотъ сегодня третій день, какъ я перехожу каждую минуту отъ надежды къ отчаянію. Я брожу одна по нашимъ параднымъ, праздничнымъ, комнатамъ, весеннее солнышко такъ весело смотритъ въ окна, а на душ темно… Я не знаю, гд себ мсто найти… Я перехожу изъ комнаты въ комнаты, безцльно переставляя съ одного мста на другое вещи, или простаиваю цлыми часами у окна, дожидаясь посыльнаго съ телеграммой. Я телеграфировала ед третьяго дня, а отвта все нтъ… Вдь не могъ же онъ увлечься кмъ-нибудь въ Петербург; онъ не имлъ и времени еще… Дла задержали… Альзаро судитъ по себ… Да и вс они не лучше его. Раффо точно обрадовался, узнавъ про письмо. Хоть бы кто пожаллъ, успокоилъ! Сейчасъ были оба, звали меня куда-то въ театрь. Я не согласилась. Они посидли съ полчаса, разговоръ не клеился (съ ними надо или дурачиться, или кокетничать), они и ушли. И я весь вечеръ одна, совсмъ одна. Въ дом мертвая, тяжелая тишина. Наша квартира во двор и въ безлюдномъ квартал, такъ что даже не врится, что живешь въ Париж. Впрочемъ, я стараюсь и не думать объ этомъ. Я хоть и хорошо знаю Парижъ, но мн онъ представляется какимъ-то лабиринтомъ, — я бы ни за что не согласилась жить здсь одной. Эта вчная суматоха, суета, погоня за наслажденіями, блескъ и роскошь наводятъ на меня страхъ. Я себя чувствую такою маленькою, такою ничтожною въ этомъ громадномъ город. Я хочу уговорить едю провести лто въ его деревн, гд-то въ Т — ской губерніи, — мн уже надолъ Парижъ, хоть и тянутъ вс его удовольствія. Какъ объяснить это противорчіе? Мн уже страшно, — примирюсь ли я теперь съ жизнью въ деревн? Мн всегда кажется, что мн нужна тихая, уединенная жизнь, а между тмъ я никогда не бываю такъ довольна, какъ когда я вижу около себя оживленіе, когда я сама участвую въ этомъ оживленіи и чувствую, что живу. Иначе жизнь — не жизнь, а прозябаніе; а я — человкъ и не хочу прозябать…
