Ржавчина в крови

Она спросила, много ли ещё осталось снимать, как дела у её дочери, молодец ли она.

— Yes, — ответил я. — У неё большой талант, она великолепна, сможешь судить сама.

Эвелин опустила глаза, коснулась волос, словно поправляя прическу, но мне она казалась прекрасной, как всегда. Последовало молчание. Она, похоже, о чём-то задумалась, может, начала сказываться усталость от поездки, а может, заботило другое — предстояло привыкать к мысли, что её дочь станет актрисой, как и она.

Я не стал сразу показывать ей центр города, а повёл в переулок, ведущий прямо к пансиону, где мы остановились.

И наконец произошла встреча. Скорее — столкновение.

Эвелин и Френни едва ли не натолкнулись друг на друга в дверях, когда мы входили, а он выходил. Он был в сценическом костюме — в трико — и завязывал шнуровку на бархатной блузе. Он спешил, извинился, что торопится, и убежал бы, если бы я не удержал его за рукав.

— Here's our Romeo[122], — сказал я и заставил его выпрямиться, похлопав по спине.

— Hullo[123].

— Nice to meet you[124]. — Эвелин пожала ему руку с новой, более мягкой улыбкой. И посоветовала потуже затянуть узел, если не хочет снова обращаться к нему через десять минут.

Oh, thanks[125], — произнёс Френни и, обратившись ко мне, сказал, что Реджина срочно зовёт его: возникла какая-то проблема. Когда он преклонял колени в церкви, порвалась блуза, пришлось сбегать за другой. Я удивился, не понимая, что, собственно, произошло, но не стал гадать, а согласился.

— Френни! — всё же окликнул я его, прежде чем он исчез за углом соседнего дома. Он остановился, словно пронзённый стрелой, медленно обернулся, хотел было что-то сказать и посмотрел на меня.

— Где Лавиния?

— Она там, с Джерардо, — ответил он по-итальянски, изменив имя Джеральда по правилам игры, которую мы вели иногда, превращая Реджину в Queen[126], Бруно в Dark[127], Алана в Аlапо[128] и так далее.

Эвелин подняла брови, приятно удивившись. Они уже говорят по-итальянски?

Я с радостью подтвердил.

— You’ll see[129], — прибавил я. И обратился к Френни: — Скажи ей, чтобы пришла сюда, потому что приехала её мать.

— Да, я понял, — кивнул Френни, повернулся и побежал быстрее, чем раньше, и ветер взъерошил ему волосы.

Мы с Эвелин обменялись улыбками и стали молча ожидать, когда на дорожке появится Лавиния. Неожиданно я обнаружил, что мне нечего больше сказать Эвелин, что всеми силами стараюсь сдержать волнение, не выдать его. И всё же я нервничал, даже кулаки сжал.

— А что мисс Бернс? — спросил я, озвучив наконец своё переживание. Кто знает, возможно, мне хотелось убедиться, что старая дева действительно сдержала обещание и Эвелин не знает, что произошло между её дочерью и юношей, которому я только что представил её. Или, быть может, надеялся, наоборот, что Эвелин скажет — ей всё известно, мисс Бернс звонила вся в слезах, но она не стала расстраиваться, напротив, порадовалась, более того, пригласит Френни поехать с ними в Венецию и воспримет первую любовь дочери как лучшая союзница Купидона.

— Oh, poor Lucy![130] — ответила Эвелин. У неё всё ещё не закончились работы в доме.

Я кивнул. Причиной своего неожиданного отъезда мисс Бернс назвала протечку, случившуюся у неё в загородном доме и причинившую ужасные повреждения: в одной из комнат потолок полностью испорчен, — ей звонил садовник, который зашёл в кухню за секатором. Жалкая ложь.

Как раз в этот момент появилась Лавиния, спасая меня от неловкости. Увидев нас, она подбежала к матери и порывисто обняла её, стараясь, однако, не испортить сценический грим.

— Look at you![131] — сказала Эвелин и, слегка отодвинув дочь, взяла её за подбородок, желая лучше рассмотреть! Она так выросла. Она восхитительна!

Лавиния оправила одежду, опустила глаза, проверила, не помяла ли свадебное платье Джульетты, потом улыбнулась. Когда же мать, внимательнее оглядев дочь, спросила, не похудела ли та случайно, Лавиния покачала головой, взглядом умоляя меня выручить её. Я пригласил пройти в дом, мы поднялись в комнату, и я предложил что-нибудь выпить.

— «Bellini», please[132]. Эвелин подмигнула мне, как бы подчёркивая, что она тоже умеет произносить кое-что по-итальянски.

Лавиния, поднимавшаяся впереди нас по лестнице, обернулась и спросила, а что такое «Беллини».

Я хотел было уже ответить, но Эвелин опередила меня, сказав, что ей лучше не знать, что это такое, во всяком случае пока, потому что она ещё слишком молода, чтобы пробовать этот напиток.

— Then I'll have a coke[133], — проговорила Лавиния, с неохотой исполняя роль, которую отлично затвердила за много лет: послушная дочь, даже слишком послушная неизменно уступчивая, не требующая никаких объяснений, не пытающаяся высказать свои желания и всегда покорно склоняющая голову.