Я высвободил руки и убрал их за спину, чтобы он не попытался снова завладеть ими и умолять меня, ведь тогда — я не сомневался — я уступил бы. Я сглотнул, осмотрелся, постарался успокоиться — и вдруг улыбнулся, желая снять напряжение, криво улыбнулся чтобы позабавить его. Я сказал ему, что, в конце-то концов, у них есть время, они же молоды. Через два года они с Лавинией встретятся вновь, два года пролетят быстро, росток любви окрепнет, незачем торопиться. Если они действительно любят друг друга, сумеют подождать. Настоящая любовь — что маяк среди бури, которая никогда не сокрушает его.
—
Я вздрогнул, спросил, что он хочет этим сказать, он поднял голову и посмотрел на меня сверкающими глазами. Ответил, что молодые тоже умирают, он видел яркий тому пример в Сиене, на скачках: жокей упал, и вмиг разрушились все его мечты и планы на будущее, ему было двадцать лет.
Нельзя строить планы на будущее. Не следует этого делать, сегодня ты жив, а завтра превращаешься в прах, твой возраст не имеет значения — зачем же откладывать на завтра сегодняшнюю любовь? Он не видит в этом никакого смысла, и нет даже никакого возмещения этой смерти, умираешь — и точка, и всё утраченное уходит навсегда, похоронено раньше тебя.
Я тронул его за руку, но он с недовольством отстранился.
Неожиданно соскочил с табурета, огляделся и выбежал на улицу.
Сначала я хотел было последовать за ним, показалось даже, будто уже спешу за ним, но не двинулся с места, только ниже опустил голову. Потом ещё заказал спиртного, осушил бокал до дна и поднялся.
Добрался до комнаты вовремя, чтобы поднять трубку — телефон звонил уже давно, я слышал ещё в коридоре, — вздохнул, снимая ботинки и ложась на кровать
— Ферруччо? — спросила Лавиния.
— Привет, дорогая.
Она прошептала, что плохо, Эвелин ненадолго вышла, оставила её одну, ей скучно, изнывает от печали, не хочет возвращаться в колледж, не понимает.
—
Я уже знал, что она спросит, скажет о своей надежде, о том, как ждёт, что я снова явлюсь подобно
— Лавиния… — пришлось прервать её. Я совершенно ничего не могу поделать, на этот раз не могу помочь им, мне жаль признавать это, её мать прижала меня к стене, я стал бесполезным. И повторил ей сказку о юности, надеясь, что она произведёт на неё другое впечатление. Лавиния выслушала меня молча. Когда я закончил, наступила тишина.
— Лавиния?
— Аминь, — произнесла она. Голос прозвучал холодно и громко, как если бы она уже не опасалась, что войдёт мать и застанет её у телефона, как будто это больше не имело для неё значения.
— Уже поздно. Завтра ещё поговорим, если хочешь,
Я лежал, некоторое время глядя на движущиеся тени на потолке, и незаметно для себя заснул, оказавшись в объятиях Морфея, с одной только радостной мыслью, за которую мог ухватиться: фильм спасён, в конце концов, мне удалось спасти его.
Наутро я проснулся с ощущением, будто и не спал вовсе: ни сновидений, ни отдыха. Ныли руки и ноги, как бывает при простуде, голова тяжёлая, в висках стучит. Почистил зубы ещё до завтрака[163]
. Посмотрел в окно… Небо пасмурное. На всякий случай надел футболку, которую купил в Лондоне несколько лет назад, в магазине поблизости от Чарринг-Кросс, но которая всегда была велика мне. Расправил ее на себе и, спустившись в холл, жестом поздоровался с Ледой. Как всегда, мы оказались первыми. Обсудили предстоящие дела и время, когда и за что приниматься, я поинтересовался, хорошо ли она спала.— Более или менее, — ответила Леда. — А ты? Удалось уснуть?
Я кивнул, хотя мне казалось, будто и не спал. Ощутил боль в шее, когда повернулся посмотреть, как надменно шествует Эвелин; немного позади неё неслышно двигалась Лавиния. Увидев меня, обе вздрогнули, но по-разному: Эвелин — с недовольством, Лавиния — с удивлением. Проходя мимо, она смотрела на меня во все глаза, не отворачиваясь, словно хотела что-то сказать, но мать обернулась к ней и подтолкнула в ресторанный зал. Я тоже хотел было заговорить с Лавинией, но не успел, мне оставалось только молча проводить взглядом мать и дочь.
— Не хочу есть, но зайдём, выпьем кофе? — предложил я Леде.
Её пальцы коснулись моего локтя, пробежались по предплечью и слегка стукнули по нему.
— Конечно. Просто необходимо. Сегодня будет долгий день.
Постепенно, один за другим, явились на свет божий все актёры. Китти выглядела бледной, замученной, пожаловалась, что болит спина, что читала до рассвета, надеясь уснуть.