Ржавое зарево

Ставр вскинул руку, приказывая сдержать конскую прыть. Несколько гридней, не сразу сообразив что к чему, вырвались далеко вперед, и старый Приселко принялся злобно поносить их нерасторопность. Зря это, не по провинности брань. Спору нет, у старика слишком уж накипело на душе, но ведь и у других, поди, накипело не меньше. Ну вот, кто-то уже огрызается. Только еще перебранки недоставало!

– Угомониться бы вам! – Ставр даже голоса не повысил, но ругань мгновенно смолкла.

Так-то. Уважают, стало быть, своего воеводу, ежели его простого неодобрения страшатся пуще угроз да крика. А кабы меньше уважали и эти, и прочие, так, может, и не бывать бы сегодняшним бедам…

Отдохнувшие кони шли медленной тряской рысью. У кого-то из гридней раздражающе побрякивал меч, неплотно схваченный ножнами – этак недолго и утерять. Что ж Приселко-то смотрит? За малую провинность волком вгрызться готов, а тут… Стареет тиун. Вот как с этой руганью: уж коли сам над собой не властен, так другими и подавно управить не сможешь. К тому же, Приселко бранил отроков не за их вину, а за собственную. Воеводскую волю угадывать прежде самого воеводы ты их дома учи – в поле доучивать поздно. Порубят сегодня мальцов, ох порубят! И кровушка их ляжет не на печенежские сабли. На наши с тобою головы она ляжет, тиун…

Ставр оглянулся, и Приселко, подстегнув коня, мгновенно оказался рядом – будто бы давно ожидал этого хмурого взгляда через плечо.

– Ну, говори уж, старый, – воевода нетерпеливо вздернул рыжую бороду. – Вижу ведь: неймется тебе.

Приселко поскреб бритую щеку, вздохнул. Потом сказал осторожно:

– Я, боярин, все пытаюсь смекнуть, что у тебя на уме. Пытаюсь, но без толку. Либо ты какую-то хитрую хитрость задумал, либо гонишь себя и нас на дурную погибель…

– А ты что же, погибели убоялся? – нехорошо оскалился Ставр.

Тиун ответил спокойно, словно не заметил боярской издевки:

– Мне-то бояться нечего, я век доживаю. А они?

– Вот нынче и поглядим, не даром ли ты, тиун-пестун, хлеб жуешь, – процедил Ставр все с той же жесткой ухмылкой. – Сколько их уцелеет, такова и будет цена тебе да науке твоей.

– Досаду на мне срываешь? – скрипнул зубами Приселко.

Воевода как-то обмяк.

– А сам ты давеча не срывался ли на других? – спросил он устало. – Ладно, не держи зла…

Птичий крик – требовательный, сердитый – заставил обоих запрокинуть головы. Низко-низко, почти задевая крыльями островерхие шлемы всадников, вился ворон.

– Словно бы понукает… – тиун знобко передернул плечами.

– Не нас бы ему понукать, – буркнул Ставр, отворачиваясь.

– А кого? Пащенка этого? Так он и без понуканий прыток не а меру! – Приселко со свистом втянул воздух сквозь проеденные щербатые зубы и вдруг выкрикнул:

– Вот бы на ком сорваться, вот бы кого в кровь исхлестать!

Напуганный этим яростным воплем тиунов конь с храпом задрал морду, норовя вскинуться на дыбы.

Дождавшись, пока старик управится с конской строптивостью, воевода сказал угрюмо:

– Негоже о князе этак-то, не одни мы. А исхлестать… Его, поди, уж и без тебя исхлестали.

– Кабы его одного, я б только в ладоши плескал да радовался!

– Угомонись! – Ставр нетерпеливо дернулся, звякнув кольчугой. – С князя-то спрос невеликий. Гордый он, а ума нажить не успел – что в уши нашепчут, тому и верит. Вот кое-кому из шептальщиков и впрямь хорошо бы шеи поскручивать…

– Ты лучше о своей шее обеспокойся, – хмыкнул тиун.

– А ты о гриднях. Вон у того, конопатого, меч в ножнах болтается – аль не слышишь?

* * *

Ворон и впрямь тяготился внезапной медлительностью одетых в железо людей. Голодная птица уже почти решилась бросить их, обогнать, лететь наугад. Но всадник, блестевший заметнее прочих, вдруг резко махнул рукой, и вся человечья стая рванулась вперед, подминая под себя бескрайнее степное приволье. Наконец-то!

Мощными взмахами крыльев ворон нес свое легкое тело вслед за людьми. В нетерпении он поднимался выше и выше, чтобы поскорей разглядеть богатые поживой места. Тогда можно будет, наконец, перестать приноравливаться к медленной прыти топчущих землю.

Люди то понукали коней, то позволяли идти чуть ли не шагом. Это повторялось снова и снова, но расплескавшаяся от горизонта до горизонта степь по-прежнему была пуста. А потом далеко впереди вновь показались темные пятна, и ворон захлебнулся хищной надеждой. Дальнозоркая птица сумела разглядеть, что встречные всадники не похожи на его невольных провожатых: и вид у них иной, и даже торопятся они по-иному. Тем лучше. Людей сильнее всего озляет вид несхожих с ними людей – это ворон знал хорошо. А будет злоба – будет и пожива для падальщика.

* * *

Как ни требовало спешки воеводское сердце, а все же страх заморить коней превозмогал прочие опасения. И без того надеяться почти не на что. Упущено время. Воинов удалось собрать лишь чуть поболее двух десятков, и то почти все они – отроки, не бывавшие в схватках.