Ржавое зарево

Даже среди соседских жилищ златокузнецово заметно выделялось своими размерами и высотою кровли – а ведь в соседях у Чарусы были люди, по всему видать, зажиточные да хозяевитые.

Правда, вопреки завистливым сплетням, злато-серебро не валялось в Чарусиной избе кучами по углам; однако внутреннее убранство этой самой избы оказалось на диво затейливым. Взять, к примеру, хоть гвозди, сям-там повколоченные для развешивания одежи да всяческой утвари – даже они привлекали и радовали взор. Были они деревянными, как везде да у всех (железные и златые, которые поминаются во вздорных россказнях – то марнотратство, на какое мог бы решиться только вовсе пустоголовый; но у пустоголовых не заводится ни золото, ни железо)… Да, были они деревянными, но не простыми – резными. Головка каждого гвоздя изображала морду медведя, кабана, а то и страшила из тех, что могут привидеться лишь в тяжком похмельном сне.

– Жеженева работа, – торопливо сообщила Мысь, воспользовавшись заминкой беседы, ведшейся меж волхвом и Чарусой.

Мечник лишь хмыкнул. Во-первых, даже если работа впрямь жеженева, сомнительно, чтоб девчонка могла это знать наверное. А во-вторых, куда сильней ощеренных зверьих морд нравилось ему то совместное творение Жеженя и ржавых зайд-чародеев, которое каждый миг тишины норовило использовать для восхваленья одного из своих творителей.

Мысью ее нарек Корочун. Просто-напросто буркнул, помогая девчонке натягивать штаны на чарусина закупа:

– Будешь прозываться Мысью – чтоб впредь не случалась путаница. Поняла?

Девчонка в ответ буркнула нечто маловразумительное, но волхв переспрашивать не стал, лишь раздраженно прирявкнул: "Я те поерепенюсь!" На том и все наречение.

Вот ведь все-таки загадочное существо эта… Мысь… И не только потому она загадочна, что дивным образом появилась на свет, а… Ну вот кому бы другому сказали: от роду, мол, тебе конец ночи и начало дня; не обычный ты человек, а неведомым образом оживленная да выросшая златая безделка; ни родных у тебя, ни крова, ни одежи… Что там одежа – даже память твоя не тебе принадлежит, а во-он той раскрасавице-мужниной жене, по подобью которой два с половиной года тому назад была сработана обернувшаяся нынче тобою блестяшка… И выходит, что не настоящий ты человек, а лишь видимость человека. Не как все.

Мечнику, к примеру, такое знание о себе (да еще внезапное, высказанное в нескольких торопливых словах) далось бы очень тяжко. А эта…

Задала пару-другую глупейших вопросов; удостоверилась, что Жежень не заманывал ее к себе в ложе гадким предумышленным ведовством и – почему-то это казалось девчонке особенно важным – что парень действительно обнаружил ее присутствие лишь в самый последний миг, уже выбираясь из-под укрывала.

– А до тех пор он, значит, не знал? И только поэтому не… – новонареченная Мысь смолкла на полуслове, однако похоже было, будто она все-таки ждет ответа, надеясь на ведовские способности Корочуна (расспрашивала-то она именно старца, нахально домогаясь, чтоб тот копался в жеженевых воспоминаниях – самому Жеженю в них копаться было еще не под силу).

– Поэтому, лишь поэтому! – насмешливо успокоил старец, и девчонка аж просияла от радости.

Быть может, ржавые чародеи, озабочиваясь сотворением тела, упустили из виду ум? Или узнанное о себе оглоушило бедолагу не слабее, чем Жеженя – Кудеславов кулак?

Закончив торопливые разъяснения да возню с одеваньем штанов на полуобморочного парня, старик поволок всех к Чарусе. Вообще-то для разговора со златокузнецом волхву хватило бы одного вятича (и то не чтоб сам говорил, а чтоб слушал), но Корочун боялся оставлять прочих без присмотра – особенно Мысь и Векшу. Старец уже досадовал, что призвал сюда вятичеву жену: она и Мысь явно были непрочь вцепиться друг дружке в волосы. Леший знает почему каждая из них мгновенно и горячо невзлюбила свое подобие… вернее, саму себя. Да, леший-то, может, и знает, а мужику даже задумываться над причинами бабьей вражды да дружбы – то дело пустое, потому как вовсе безнадежное.

Несмотря даже на яростные волховские угрозы превратить ее в жабу или гадюку, Мысь таки успела ответить на Векшино "уж куда твоему против моего-то!" С единого взгляда на подлинную горютину дочь догадавшись о причине драчливости Мечника и как бы не заподозрив, что у того было серьезное основание опасаться застать свою жену в обнимку с Жеженем, Мысь тем не менее (а вернее – тем более) закатилась оскорбительным хохотом:

– Твоему! Ой, умора! Выискала себе старика, еще и выхваляется! А Жежень-то, небось, на тебя не польстился! Ты-то по нему еще как сохла – мне ли не знать! Так чего ж…