Ржавый капкан на зеленом поле

– Вы кажетесь мне достойным молодым человеком, господин Ванаг. Я решил поговорить с вами наедине, без свидетелей.

Что еще за новый прием?

– Мне бы хотелось видеть вас нашим другом.

– А я и так не враг, – промямлил я, пытаясь сообразить, куда он клонит.

– Очень хорошо! Как раз это мне и надо было услышать от вас. Знаете, какое сейчас сложное время. Смутьяны, бездельники всякие, анархисты… И особенно в рабочей среде. А вы как раз служите в типографии. Среди рабочих. Интеллигентный человек… Какой у вас заработок?

– Пятьдесят латов.

– Вот видите, не так уж и много. А мы бы могли вас поддержать материально. Да и по службе продвинулись бы побыстрее. А?.. От вас потребуется не так уж много. Подпишете обязательство…

– Это как?

Потянуть время, прикинуться олухом! Может, отвяжется?

Но Штейнерт продолжал терпеливо разъяснять. По каким-то соображениям он делал вид, что не замечает моей грубой игры. Не заметить же он, умный человек, просто не мог.

– «Я, такой-то и такой-то, принимаю на себя добровольное обязательство сотрудничать с политической полицией, информируя ее о любых подозрительных лицах и их действиях…» Ну и так далее. А мы, со своей стороны, тоже возьмем на себя обязательства и будем их точно выполнять. В части вашей безопасности, в части материального поощрения… Ну что?

– Право, не знаю.

Дело заходило слишком далеко. Надо решительно рвать липкую словесную паутину, которой он меня обволакивал.

– Что же вас смущает?

– Да как-то, знаете, некрасиво все это… К тому же я еще совсем молодой, малоопытный. Сделаешь что-нибудь не так, потом жалеть будешь. Словом, подумать надо. С людьми посоветоваться.

Он сразу понял, что я выхожу из игры. Надул свои щеки в шрамах, обозленно подобрал губы.

– С какими еще людьми?

– С разными. С господином Земзаром, например. Он только на вид тюфяк, а так с головой. Или с Бизуном… Это рабочий у нас, старик, рядом со мной за наборной кассой стоит.

– Хорошо, Ванаг, я вас понял… Ну, все! Смотрите только, не попадайтесь мне больше на дороге.

– Можно идти?

– Идите.

Что ему еще оставалось делать? Задержать меня «по подозрению»? Были даны охранке такие права. Но даже для этого требовались хоть минимальные основания.

Я направился к выходу. И чуть было не сделал ошибки. Он бы тогда получил необходимые основания. Меня стукнуло в самый последний момент, когда я открыл дверь и уже даже занес ногу через порог.

Прикрыл дверь снова, обернулся. Штейнерт смотрел на меня в напряженном ожидании. Как он жаждал моего просчета!

– Что еще?

– Да ботинки мои! Совсем забыл о них со всей этой катавасией.

Огляделся в поисках куска оберточной бумаги. Ничего не было – ни бумаги, ни газеты. Подошел к стене, оторвал клок обоев, аккуратно завернул ботинки.

Штейнерт молча ждал.

А я не торопился. Ничего охранке теперь мне не сделать. Пусть позлится, пусть себе злится! Пусть хоть лопнет от злости!

…Три дня ходил я только одним маршрутом: квартира – типография, типография – квартира. На четвертый день рано-рано утром, когда еще спят даже шпики и собаки, приняв все меры предосторожности, пробрался к Пеликану и сообщил ему, где чемодан с листовками. К тому времени его по моему поручению уже забрал у мумии один верный человек из сочувствующих.

Потом рассказал подробно, как меня вербовали.

Угластое худое лицо Пеликана за те дни, что мы не виделись, пожелтело и осунулось еще больше. Под глазами синими крыльями залегли глубокие тени. Шли аресты, в организации возникала брешь за брешью. Латать их не хватало ни времени, ни сил.

– Лисьи ходы! – Пеликан, озабоченно морща лоб, вышагивал из угла в угол. – Не так он прост, Штейнерт! Вербовать он тебя и не собирался, он знал, что ты не завербуешься, это ясно. Какой-то трюк. Но какой? Сбивал с толку? Запугивал, путал? Чтобы ты сказал нам – мне, другим? Внести смуту, беспокойство, неуверенность?.. А ты напугайся! – вдруг повернулся он ко мне, очевидно что-то надумав. – До смерти напугайся! Притаись! Рви все связи! Сразу! Все до единой! Ничего никому не объясняя!.. Понял?

У меня ёкнуло сердце:

– Надолго?

– Надолго. Завязывается тут у нас один новый узелок…

Так я попал в подпольную типографию, вновь организованную вместо прежней, провалившейся.

А бывшие товарищи по ячейке стали от меня отворачиваться при встрече. Они считали, что я струсил и позорно отошел от борьбы.

Даже Вера…

Что поделаешь? Приказано было рубить все концы.

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

я проснулся, по нашим понятиям, рано: часы на какой-то из ближайших колоколен били шесть. Что ж, начинаю привыкать понемногу к местным условиям. К тому времени, когда настанет пора уезжать из Вены, в четыре часа утра я уже свободно смогу садиться завтракать.

Инга тоже не спала, и это удивило меня куда больше, чем собственное раннее пробуждение. В кабинете поскрипывал паркет, ко мне в спальню долетал шелест страниц. Инга, по всей вероятности, инспектировала богатую хозяйскую библиотеку.

И снова, как вчера, раздался телефонный звонок. Только звонили не по внутреннему, а по городскому телефону, упрятанному в допотопный декоративный ящик.