Ржавый капкан на зеленом поле

Венцы народ очень спокойный, неторопливый, размеренный. Никто здесь не повысит тона, не крикнет. Даже когда скапливается много людей и неизбежно возникает шум, он носит ровный характер, подобный гулу моря, и в нем растворяются отдельные голоса.

Поэтому мы с Ингой сразу насторожились, когда вдруг услышали впереди странные выкрики. Один голос что-то кричал, словно отчаянно споря, другой так же громко ему возражал.

– Что это? – Инга, держась за мое плечо, приподнялась на цыпочки в попытке разглядеть спорящих. – А, вот они! Двое молодых парней.

Подошли ближе. Теперь уже можно было разобрать слова.

Нет, они не спорят. Наоборот: полное единодушие!

– Остановитесь! Оглянитесь! Посмотрите на небо, на землю! Запомните! – провозглашал по-немецки один из двоих, стоя на раскладном стульчике, который, по всей видимости, принес с собой. – Ибо завтра всего этого может уже и не быть! Род человеческий доживает последние дни!

– Дьявол овладел миром! – вторил ему на приличном английском языке другой парень с роскошной белокурой гривой и лопатообразной ассирийской бородой. – Люди низринуты в пучину всеобщего смертного греха!

– Нет больше религии! Нет больше бога! Супервера – вот в чем единственное спасение!

Только супермен, верящий в супербога, избавит человечество от Страшного суда! Слушайте! Слушайте!..

Никто их не слушал. Проходили мимо степенные старички в зеленых тирольских шляпах – капризным ветром моды наперекор они, как и тридцать лет назад, продолжали здесь прочно удерживаться на головах. Проходили опрятные тихие старушки. Шла длинноволосая молодежь в драных джинсах. Шли горластые группы жующих свою вечную жвачку американцев, подчеркнуто бесцеремонных, полураздетых, босоногих. Шли японцы, маленькие, в черных пиджаках, в галстуках и лакированных туфлях, невзирая на плавящую жару. Шли, как будто ничего не слыша, не замечая этих орущих парней.

А те продолжали, словно заводные, выкрикивать свое: один на немецком, другой на английском. Полное отсутствие слушателей их нисколько не смущало. Они, как бы в отместку, в свою очередь тоже не проявляли никакого интереса к прохожим, уставясь в какую-то видимую им одним точку поверх толпы, и кричали наперебой, ни к кому не обращаясь:

– Мы не свидетели Иеговы, мы не мормониты и вообще не сектанты! Мы – новое слово суперрелигии!

– Приходите сегодня к семи вечера в наш молитвенный дом – и вы сразу прозреете!

– Хочу прозреть! – Инга решительно тряхнула коротко стриженными волосами. – Пойду! Интересно, там у них зрелищно, вроде стриптиза, или что-то вроде проповеди? Вот бы подкинуть вопросик-другой! Ты обратил внимание – у того, с буйной растительностью, золотой браслет? Он ему не помешает в день Страшного суда?.. Нет, пойти, пойти, вот будет потеха!

– Потехи не будет. Потеху придется отставить до следующего приезда.

– Отец, это непозволительный нажим. – Она взглянула на меня с укоризной. – Кто-то дал твердое мужское слово не злоупотреблять родительской властью.

Пришлось напомнить:

– А Зальцбург?

– Ах да, да, я совсем забыла. Какая жалость! Так вдруг захотелось суперверить… Как ты считаешь, отец, сами-то они верят, во что кричат?

– По-моему, работа как работа.

– Думаешь, они по найму? Вот бы спросить! – Инга оглянулась: парни с прежним усердием продолжали молотить в два голоса. – А, ладно! Из всех троих выбираю Евгения Савойского. Все-таки принц! Ну, пока! – Она чмокнула меня в щеку. – И пожалуйста, не давай волю своей буйной фантазии, если я, случаем, опоздаю на несколько жалких минут…

Эскалатор подземного перехода унес ее вниз. Я только успел головой покачать.

Мое неугомонное чадо на удивление быстро приспособилось к необычным для него условиям Вены. Если первое время Инга еще как-то осторожничала и старалась держаться меня, то теперь уже освоилась до лихости, будто всю жизнь только и делала, что раскатывала по заграницам.

Конечно, не обходилось тут и без изрядной доли бравады и позерства. Я был уверен, например, что, когда меня нет рядом и некому пустить пыль в глаза, Инга другая.

И все же…

Господин Штольц из отдела печати, вопреки своей фамилии – слово «штольц» по-немецки означает «гордый» – оказался довольно бледной личностью как в буквальном, так и в переносном смысле. С унылым вислым носом, с дряблой, нездорового желтоватого оттенка морщинистой кожей, он производил впечатление глубокого старика, хотя, как выяснилось позднее, ему не было еще и пятидесяти.

Мне показалось, до моего прихода он мирно подремывал у себя в кабинете, обложившись для вида бумагами.

При моем появлении, чтобы стряхнуть с себя сон, засуетился чересчур оживленно, усаживая меня в кресло.

– Кофе? Кока-кола? Тоник?

Я поблагодарил и отказался.

– О, вы великолепно говорите по-немецки! К сожалению, я по-русски уверенно знаю всего только два слова: «прошу» и «спасибо».

– Этого вполне достаточно, чтобы вести светский разговор.

– Вы считаете? В таком случае, с которого из них следует начать?

– Если верно все то, что сказал мне вчера профессор Редлих, я лично начну со слова «спасибо».