С четверга до четверга

«Здравствуйте, Людмила Дмитриевна!

Пишет вам Вася Семенов, потому как отец мой Михаил Алексеич руку повредил на моторе, сообщает он вам свой привет и что письмо он ваше получил. Пишу вам на запрос ваш о дяде Феде, который из дома скрылся, гадали сначала, что он обратно к вам в Орехово-Зуево подался. А чтоб не были вы в беспокойстве, куда дядя Федя делся, то сообщаем, что убег он в праздник 3 мая, думали, в военкомат поехал, куда был направленный, но он туда не заявился, и тогда стали его разыскивать, все лето не было известности, где он, говорили, может, и утоп в Волге, как некоторые.

Но осенью, когда болота промерзли, пришел лесник с Бортникова в сельсовет и рассказывал, что нашли дядю Федю в Оршинских Мхах, где он блукал, и теперь проживает он на озере Глубоком в деревне Лисцы у рыбаков в артели и обратно ворочаться не желает.

Очень мы стали им недовольны теперь, потому как двадцать годов не был и обратно ушел утайкой, и с женой своей старой и дочкой встречаться не стал.

А еще велела мамка приписать, что слыхала, будто он жениться там собрался и берет за себя моложе его на пятнадцать лет, но, может, и врут — куда ему такому жениться!

А еще велела мамка написать, что теперь по нашему адресу дядя Федя не проживает и писать ему сюда нечего, а коли хотите, пишите по адресу: Калининская область Озерецкого району, п/о Буланово, дер. Лисцы.

А еще шлет она свои приветы и наказывает сказать, что убиваться по дяде Феде нечего, как был он «без вести пропащий», так и остался, а я думаю, он сюда не воротится, как в песнях поется:

Каким ты был, таким ты и остался,

Зачем, зачем со мной ты повстречался,
Зачем нарушил наш покой!

На этом кончаю письмо, целый вечер писал, с приветом

Вася Семенов.

25 ноября 1960 году».

КНЯЖЕСКИЕ УГОДЬЯ Рассказ

От школы до дома было километра три. Сначала через райцентр, мимо кино, мимо гастронома в старом ампирном особняке, потом — за городом — через пустырь, где снегом запорошило ржавые груды металлолома и битый кирпич и дальше — через железнодорожное полотно. Отсюда уже видны были крыши их поселка, а за ним — сизая полоса елового леса. Всякий раз, как Пашка видел лес, он ускорял шаг. Особенно, когда получал, как сегодня, двойку по геометрии или алгебре. Маме — все равно, а отец опять будет скорбно качать головой, повторять: «Ну кто из тебя вырастет? Скажи — кто?»

Пашка сопел, отмалчивался и, едва кончал обедать, надевал телогрейку, валенки, вставал на лыжи и катил через овраг к лесу.

В марте снег особенный — по насту чуть припорошило, поляны солнечные слепят, искрятся, размаривает сонно, небо за розоватыми макушками березняка — темно-синее, чистое, а лыжня все уводит и уводит, и нет ей конца.

На опушке старого леса Пашка постоял, щурясь, вдыхая с наслаждением отмякшую хвойную прель, запах коры и льда. По шершавому стволу лазил поползень, серенький, как мышка, синие тени скрещивались в чаще, горела сосулька на толстом суку. А на прогале — заячий следок, детский, смешной: белячок-малыш путешествовал, старательно выписывал скидки-петельки — запутывал врагов. Но все это прямо на открытом месте, вся его хитрость была как на ладони. Пашка засмеялся и сразу забыл про все двойки, отпотевшей варежкой вытер нос и пошел по следу, сдвинув ушанку со лба.