С думой о Родине

В полосе 17-й гвардейской дивизии наступлению нашей пехоты и танков серьезно препятствовал огонь замаскированных на склонах высотки «фердинандов». Один наш танк загорелся, другие были вынуждены отойти. Вражеские пулеметы прижали стрелков к земле, и атака захлебнулась. В этот момент боя свое веское слово сказала батарея капитана К. М. Бобошко — под ее огнем «фердинанды» оставили выгодную позицию. Чтобы разделаться с пулеметными точками противника, капитан приказал выкатить одну пушку вперед. Гитлеровцы обрушили на нее лавину снарядов и вывели из строя весь расчет, а Бобошко был ранен. Думая, что с орудием покончено, гитлеровцы перенесли огонь на другие цели. Но капитан подполз к орудию, и оно снова заговорило. В дыму и пламени раненый коммунист, прилагая сверхчеловеческие усилия, поднимал снаряды, заряжал пушку, целился и стрелял. Несколько огневых точек врага им были уничтожены, и наши стрелки смогли продолжить атаку. За этот подвиг капитан Бобошко был удостоен звания Героя Советского Союза.

16 и 17 сентября войска армии продолжали наступление и уничтожали отдельные очаги сопротивления окруженных частей противника. 17 сентября 97-я стрелковая дивизия вышла северо-западнее Духовщины, механизированная группа перерезала большак Духовщина — Демидов, куда продвинулись и части 134-й стрелковой дивизии. Противник вынужден был перебросить сюда значительную часть своих сил с других участков, что создало благоприятные условия для наступательных действий наших 5-го гвардейского и 83-го стрелковых корпусов. Гвардейцы вышли на рубеж реки Березы в полукилометре восточнее Духовщины, а части 83-го корпуса перерезали шоссе Духовщина — Ярцево.

В этой обстановке, чтобы окончательно сломить упорство фашистов, нужен был еще один удар по их духовщинскому кольцевому оборонительному рубежу.

Еще затемно утром 18 сентября я выехал в 91-ю гвардейскую дивизию, наступавшую на направлении главного удара.

Запомнился эпизод на переправе через реку Царевич. Начальник пункта регулирования движения на переправе коммунист лейтенант Мамонов выглядел предельно усталым, был перепачкан в глине. Но за неприглядным внешним видом угадывался опытный и весьма расторопный офицер с решительным характером. В частности, он доложил, что вынужден был задержать легковую машину офицера управления артиллерии армии, несмотря на неприятные последствия, которыми угрожал лейтенанту этот начальник.

— Могла бы из-за недисциплинированности одного человека образоваться большая пробка, — как бы оправдывался лейтенант.

Заглянул я в палатку начальника переправы. Находившийся там солдат сказал, что еще ночью принес лейтенанту ужин, но тот до сего времени не притронулся к пище, пропуская мимо ушей все напоминания.

На переправе был порядок, и ясно, что он обеспечивался напряжением всех сил этого рядового коммуниста (по возвращении на КП армии я рассказал о Мамонове Николаю Эрастовичу. В тот же вечер мы подписали приказ о награждении лейтенанта орденом Отечественной войны I степени).

На правом берегу реки я встретился с генерал-майором Белобородовым, находившимся на своем КП. Он знал, что я направляюсь в 91-ю дивизию, и уже в начале нашего разговора хорошо отозвался о начальнике политотдела дивизии А. С. Лыскине, недавно назначенном на должность.

— Боевой, энергичный политработник, — заключил комкор свою характеристику. — Сейчас, когда занемог командир дивизии, это вдвойне ценно.

Было приятно услышать такую оценку деятельности начальника политоргана. С удовольствием я обратил внимание и на то, что командир корпуса за короткое время обстоятельно познакомился с молодым политработником, узнал его качества.

Сам Афанасий Павлантьевич Белобородов был тогда в нашей армии новым человеком. Он прибыл из-под Великих Лук со 2-м гвардейским корпусом, командиром которого стал за несколько дней перед Духовщинской операцией. Но боевая его деятельность была нам известна с осени и зимы 1941 года, когда в решающих боях за Москву он командовал 78-й стрелковой дивизией, преобразованной в 9-ю гвардейскую. Мнением комкора, опытного военачальника; начавшего свой боевой путь еще в гражданскую войну, я дорожил.

Я спросил Афанасия Павлантьевича, как он оценивает противника в полосе корпуса и каковы перспективы на овладение городом. Комкор был настроен оптимистично.

— Вот смотрите на этот покосившийся забор, — показал он на ограду крайней хаты небольшой деревни, возле которой находился НП корпуса: — Он держится на одном-двух уцелевших столбах. Ударь крепче по столбам, повалится весь забор. Вот таким мне представляется и противник. Опора у него одна: Духовщина. Будем штурмовать Духовщину, уверен, что освободим город к исходу дня.

Я поддержал уверенность Белобородова, хотя и высказал ему мнение, что все будет не так легко.