«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода

Да, я твердо убежден, что именно скука побуждает наших юношей оживлять постылые будни с помощью подражаний давней эпохе, когда люди вели жизнь, полную волнений, тревог и опасностей. Именно скука заставляет наших юношей носить прически XIV столетия, отращивать бороды, прятать под жилетом кинжал, увешивать стену над постелью разнообразным оружием и мастерски владеть не только шпагой, но и кинжалом[332]. Именно скука, это не подлежит сомнению, служит причиной того, что в Париже, где все предусмотрено для охраны общественного порядка и свободы, молодые люди рассуждают о тиранах, страшатся рабства, льстят себя надеждой, что сбиры, рейтары или ландскнехты, расставленные вдоль улиц, схватят их и заточат в темницу или зарежут. Все это напоминает мне контрабандиста, который, наскучив однообразными беседами добрых людей, с которыми случай свел его за одним столом, не нашел ничего лучше, как, ради того чтобы взбодрить их и самому избавиться от подступавшей дремоты, выстрелить под столом из двух своих седельных пистолетов, заряженных пулями. Я не сомневаюсь, что среди юных, образованных жителей Парижа, принявших участие в бунте, немало таких, которые ввязались в бой исключительно от скуки.

Сегодня театр, точно так же, как при монархии, Терроре, Директории и Империи, приохочивает зрителей к господствующему вкусу, а господствует сегодня пристрастие к готическим странностям и жестокостям. Каждый вечер там раскрывают тайны общества дерзкого и безжалостного; грубость нравов там изображается привлекательной, порок – забавным, а сочувствие вызывают только преступления. Наши скучающие и разочарованные юноши нуждаются в литературной пище очень легкой и нежной, а между тем театр питает их ум и сердце отвратительными ужасами. Он пьянит их запахом преступлений; он вкладывает в их души силу, не имеющую цели, отвагу, не находящую противника, избыток гнева и энергии, заставляющий жаловаться, стенать и, наконец, обрушиваться на первого встречного; и все это в точности по методу контрабандиста – чтобы развеять скуку.

Во Франции, где страсти сильные и продолжительные чрезвычайно редки, скука и тщеславие порождают невообразимое множество причуд и даже пороков. В результате самые значительные политические потрясения, самые серьезные идеи, самые величественные революции несут на себе отпечаток легкомыслия людей, к ним причастных, и принимают формы самые наивные и самые непрочные. Во время первой революции все памятники возводились из гипса и картона, а те, кто готовились отдать свою жизнь сначала за конституционного монарха, а затем за республику, первым делом спешили обзавестись особым костюмом. После революции 1830 года то же ребячество повторилось вновь, и каждый из наших юных республиканцев, так сильно желающих выделиться на общем фоне странным нарядом, напоминает волка, одетого пастухом, из басни Лафонтена:

Готов был написать на шляпе он своей:
Я здешних стад пастух, овец пасу, ей-ей[333]

.

Не знаю, не слишком ли далеко я захожу в своих выводах, но в фанфаронах 1791 года, в санкюлотах года 1793-го, в мюскаденах времени Директории, в имперских камергерах, в пуританах эпохи Реставрации и республиканцах 1832 года мне видится один и тот же вечный, хотя и подверженный некоторым изменениям, тип французского маркиза[334]; эти щеголи, остроумцы и модники, эти любезные повесы со времени Фронды до царствования Людовика XV были, в зависимости от своих склонностей, дерзкими бретерами или дамскими угодниками, они могли сыпать остротами или плевать в колодец, чтобы смотреть на круги, образующиеся на воде, но все они сохраняли привычку одеваться, говорить и действовать не так, как все, и нападать на ночную стражу – лишь бы развеять скуку.

Характеристическая черта, общая для всех потомков маркиза, – это неучтивое и грубое обхождение со всеми, кто не принадлежит к их касте. Демократическим аристократиям свойственны спесь и потребность постоянно выказывать свое превосходство, отчего маркизы-республиканцы бесконечно более обидчивы, нежели маркизы-дворяне. Забавно видеть, как эти люди, которые бредят равенством и его проповедуют, приближают к себе или с презрением отталкивают от себя собеседников в зависимости от того, насколько полно те разделяют их убеждения. Во все эпохи народные корифеи, республиканские аристократы держались бесконечно более надменно, более неприступно, нежели знать монархическая. Как правило, в них столько же гордыни, но куда меньше учтивости. Между тем во Франции учтивость есть черта естественная, отчего и было сказано справедливо и остроумно, что у французов убеждения республиканские, но нравы монархические.