Переговоры о торговом договоре происходили обычно до обеда, иногда, кроме того, и после обеда. Витте встретился со мной с намерением не задерживаться на детальных вопросах и на мелочах, а обсуждать проблему в целом с более высокой точки зрения. Нельзя отрицать, что по широте взглядов он превосходил моих уважаемых немецких сотрудников. После того как последние некоторое время перебранивались со штабом Витте, он обычно передавал мне маленькую записку, на которой говорилось приблизительно следующее: «Mettons fin à ces commerages inutiles! Je vous propose la solution suivante…»[148]
Его предложения были всегда практичны, большей частью приемлемы. Когда один из немецких делегатов однажды возразил ему, что если он не уступит в том или ином пункте, то мы можем через некоторое время провести постановление рейхстага, в силу которого правительству может быть предложено не уступать русским именно в этом пункте, Витте ответил улыбаясь: «А я могу одной коротенькой телеграммой добиться царского указа о повышении всех наших требований на 400 процентов».Конечно, я был далек от того, чтобы поддаться на такой блеф, уже потому, что это с давнего времени было излюбленным приемом как раз у русских. Однажды в конце дня, после довольно энергичной дискуссии, не приведшей ни к какому соглашению, Витте прислал ко мне одного из своих секретарей, чтобы узнать у меня, в какое время отходит завтра скорый поезд из Нордейха, конечной станции, расположенной против острова Нордернея, в Берлин. Через час я ответил ему, что я дал распоряжение о предоставлении ему от Нордейха до Берлина салон-вагона в расчете на длинное путешествие, которое ему предстоит еще от Берлина до Петербурга. К мысли об отъезде он больше не возвращался.
Заключением торгового договора с Россией мы застраховали себя от опасности хозяйственной изоляции Германии. Установление полного доверия и дружественных отношений между мною и самым выдающимся государственным человеком Российской империи являлось для нас побочной выгодой, которой не следовало пренебрегать.
За кулисами старого режима
<…> 12 декабря 1904 г. на Комитет министров, председателем коего состоял С. Ю. Витте, специальным указом была возложена разработка проектов реформ государственного строя в России.
Сделано это было под влиянием все нараставшего общественного движения, которое стало пугать растерявшегося Николая II.
Я тогда впервые заехал к С. Ю. Витте как журналист.
С. Ю. Витте принял меня очень любезно. Он имел оживленный вид, говорил с большим воодушевлением. Было очевидно, что он придавал деятельности комитета большое значение. Он уже тогда говорил, что придется войти в сношения с общественными деятелями. В нем кипела жажда работы.
Взяв с меня слово, что я о нашей беседе не буду печатать, он подробно высказал свой взгляд на общее положение вещей. Говоря о современных правительственных деятелях, он давал довольно меткие характеристики, подчас в таких выражениях, которые не вполне удобны для помещения в печати. Перед уходом я попросил у него разрешения заезжать к нему после заседаний комитета, для того чтобы получать сведения о ходе деятельности этого учреждения.
С. Ю. Витте сказал, что он охотно будет давать все сведения, даже разрешил получать их от него также и по телефону, но поставил два условия: 1) он будет давать сведения только в том случае, если до обращения к нему я каждый раз буду иметь сведения о занятиях комитета, хотя бы самые общие, из другого источника. Ему нужно было иметь доказательство, что я имею сведения не только от него одного; 2) чтобы я не ссылался в печати на него.
Оживление Витте вскоре пропало. Уже после первых заседаний я, заехав однажды к Витте, нашел его в удрученном состоянии, не было ни бодрости, ни кипения. Выяснилось, что отношение верхов к комитету отрицательное. Николай II даже уклонялся от докладов председателя комитета. О царе Витте говорил с необычайным раздражением, а деятельность комитета охарактеризовал словом, знаменующим известный, свойственный юношам порок.
Раза два или три после этого я посетил Витте. Он производил удручающее впечатление и имел, я бы сказал, какой-то пришибленный вид.
Все его лицо, вся его фигура выражали угрюмость и озлобленность. Он в буквальном смысле слова страдал. О современных деятелях бюрократии отзывался с исключительной злобной грубостью. Во время разговоров он ходил большими шагами по кабинету. Было ясно, что он задыхается в тоске по делу и власти. Будущее России он рисовал в самых мрачных красках. Он предвидел крупные и тяжкие последствия от этой «маленькой войны», которую «затеяли жулики и ведут идиоты».