С. Ю. Витте

22 апреля 1906 г. по городу распространились слухи о том, что отставка кабинета – совершившийся факт. В бюрократических кругах это известие вызвало большой переполох. Так как до открытия Думы осталось всего два-три дня, то почти все, в том числе и многие ярые противники Витте, – считали, что он остается на посту. Даже тe, которые вели упорную кампанию против Витте, не считали возможной перемену кабинета накануне открытия Гос<ударственной> думы. Опасались, что это может привести к печальным последствиям. Ведь надо же подготовиться к встрече Думы, надо выбрать – «твердое, но вместе с тем ориентирующееся направление». Разве можно возложить это серьезное дело на полурамолизованного, апатичного Горемыкина – царедворца и бюрократа до мозга костей?

Вот почему слухи эти, хотя и передавались в категорической форме, все же вызывали большое сомнение.

23 апреля, около 11 ч<асов> утра, я заехал к государственному секретарю Ю. А. Икскулю.

Спокойного, уравновешенного и корректного Икскуля я застал в состоянии необычайного возбуждения. Он сообщил мне с не свойственным ему волнением о том, что только что получены указы об отставке министров и о новых назначениях. Как и большинство бюрократов, он считал это роковым шагом: за 48 часов до открытия Думы, этой «страшной» Думы, в недрах своих, быть может, таящей повторение французской революции, переменить весь кабинет, посадить абсолютно неподготовленных людей, да еще возглавить кабинет «его высокобезразличием».

– Ведь это безумие! – невольно вырвалось у Икскуля.

Помимо этого, Икскуля, старого корректного бюрократа, воспитанного в определенных бюрократических тенденциях, шокировала форма этих отставок. Прежде всего, всем уволенным министрам даже не предложили подать прошение об отставке, как это всегда водилось при всех царях, даже когда отставлялись самые опальные министры. Между тем в указах об отставках было сказано: «согласно прошению». Старого бюрократа эта официальная ложь царя повергла в неописуемое смущение. Затем, никто из уволенных министров не получил никакого назначения, и никому не было дано никакой пенсии, только Акимов и Дурново были назначены членами Государственного совета. А затем, спустя довольно продолжительное время, двум-трем отставным министрам была назначена пенсия в мизерном размере. Злоба царя на Витте, а от него и на весь его кабинет, получила отголоски в административных кругах и внушила многим бюрократам стремление демонстрировать свое неприязненное отношение ко всем «виттевцам». Это ознаменовалось характерной мелочью. В день опубликования отставок на квартиру к только что отставленному министру народного просвещения И. И. Толстому явился курьер со щипцами и грубо, неумело сорвал казенный телефон.

Узнав от Икскуля об отставке кабинета, я поехал к А. Д. Оболенскому, который в то время был ближе других министров к Витте, и сообщил ему об этом. Оболенский был ошеломлен. Как и большинство бюрократов, он не допускал возможности этой отставки перед самым открытием Думы. Он тут же при мне позвонил по телефону к Витте. Из реплик, которые он подавал в телефон, было видно, что Витте не верит этому сообщению. По крайней мере, Оболенский несколько раз в телефон говорил, что как ни невероятно это сообщение, он, однако, не сомневается в достоверности. Оболенский хотел тут же позвонить по телефону к Икскулю. Я указал ему, что это неудобно, что Икскулю как государственному секретарю неловко будет говорить с ним как с заинтересованным лицом до официального опубликования.

При моем уходе Оболенский заметил, что он все же как-то не может примириться с этим и думает, что это недоразумение.

Под вечер Оболенский вызвал меня по телефону. Я поехал к нему. Нашел его в крайне раздраженном состоянии, в каковое он был приведен только что полученным им указом об отставке. Он даже не мог связно говорить. Он был возмущен в своих лучших бюрократических чувствах, по-видимому, более всего формой отставки.

– Сказано: согласно прошению, – а я прошения не подавал. Я готов написать письмо в газеты, что не подавал прошения. Выгнали, как прислугу, и даже не рассчитали. Ведь никому даже пенсии не назначили.

Конечно, письма в газеты он не посылал.

На другой день указы об отставке и о назначении нового кабинета были опубликованы. Одновременно был опубликован список членов Гос<ударственного> совета, назначенных к присутствованию в реформированной верхней палате. Здесь ехидство Николая дошло до самозабвения. И сан, и возраст позабыв, он выкинул такое антраша[221], что даже бюрократия возмутилась: в числе назначенных к присутствованию графа Витте не было. Это вызвало уже не переполох, а просто скандал. Даже самые правые определенно высказывали, что эта месть, мелкая и недостойная, роняет престиж.

Задавался вопрос: что это означает? Недовольство Думой? Но тогда монарх должен иметь в себе достаточно силы, чтобы не допускать ее открытия. А то ведь это может быть истолковано как признак того, что у царя нет достаточно решимости, и он из-за угла, косвенно, дает понять о нежелательности Думы.