– В сближении вас, не только как председателя Совета министров, но и как политического вождя, с теми политическими образованиями, которые уже успели наметиться, и, конечно, с прессой… Новую Россию, рожденную Манифестом 17 октября, нужно теперь же приблизить к себе и убедить эту новую Россию в том, что и верховная власть, и правительство «дышит новым духом», духом Манифеста 17 октября…
– Вы, господин Спасский, словно читаете мои мысли и видите мои наилучшие пожелания, – сказал граф и продолжал, – но вы издалека не видите всех трудностей для меня и нового правительства, чтобы эту мною желанную цель осуществить. Как я думаю, вы в курсе той злобной вражды почти всей прессы, и крайне правой, и особенно крайне левой: сея клевету и ложь, приписывая и самой верховной власти, и мне желание обмануть страну, откладывая на долгий, неизвестный срок созыв Государственной думы…
– Необходимо, ваше сиятельство, назначение точного срока созыва Государств<енной> думы, – поспешил я сказать графу…
– Сегодня это сделать невозможно, – ответил граф, – нужны большие подготовительные меры, и прежде всего нужно выработать закон о выборах.
В дальнейшем граф спросил моего мнения как о тех политических образованиях, которые уже обозначились, главным образом, о партии «17 октября», и так называвшейся тогда и потом «кадетской» партии. Узнав о том, что я состою в близких и дружест<венных> отношениях с главными учредителями «октябрист<ской>» партии, граф, как я уверен, быстро учел возможность связи его с «октябристами», а также и в тех же целях использовать мои некоторые связи, главным образом с профессурой Московского университета и «вождями» «кадетов».
Живой интерес, проявленный Сергеем Юльевичем к идеям моей «памятной записки» и перспективам, которые она открывала, меня очень удивил… По правде сказать, кого бы он мог не удивить? Аудиенция продолжалась точно сорок пять минут. К концу ее был приглашен директор канцелярии Совета министров Н. И. Вуич.
Граф сразу же представил меня ему: «Наш новый ближайший сотрудник» – и просил снестись с министром финансов, которому я был подчинен по моск<овской> каз<енной> палате, прося министра об откомандировании меня. <…>
Каков был, по существу, граф Сергей Юльевич Витте на своем посту председателя Совета министров?
В первые же недели моего пребывания при нем и ежедневных свиданий-докладов я убедился, что глава императорского правительства, премьер-министр, как тогда, больше иронически, нежели серьезно, именовали его, вопреки идее объединенного правительства, руководимого председателем Совета министров, как гласил сам текст положения о нем, граф С. Ю. абсолютно ничего не объединял, ничем не руководил и никого и никак не направлял. Совместные доклады у государя с тем или иным министром, как это в первые дни премьерства графа было введено, скоро свелись к очень редким случаям. Особенно в этом отношении чувствовали себя свободными министры внутр<енних> дел, юстиции и морской и, конечно, еще более – военный. А о министре иностранных дел вообще никогда и мысли не возникало, прежде всего потому, что государь считал самого себя таковым министром и в эту сферу никого не допускал. Принципу возглавления и направленности течения государственных дел был нанесен тяжкий удар московским декабрьским восстанием и всем тем, что происходило на Сибирской и Казанской дорогах и в Прибалтийском крае. Командующие войсками, назначенные для подавления открытых бунтов, отчитывались перед государем через министров военного и внутренних дел, имея к тому же и особое право рапортовать непосредственно государю, посылая копии подлежащему министру. Все это еще более фактически сделало правительственную власть премьера иллюзорной до очевидности. В общей картине исторически верно будет сказать, что все действия «карателей» одобрялись государем там, где положительный результат был налицо. Но я вменяю себе в обязанность говорить только то, что мне достоверно известно.
В круг моих служебных обязанностей входило исключительно установление связей с общественными и политическими деятелями и писание тех «инспиративных статей» для иностранной прессы, которые по переводе на соответствующий язык передавались корреспондентам иностранных газет подлинно «продажной» прессы: каждый из них получал ежемесячное пособие из секретных сумм, отпускавшихся «на известные его величеству нужды».