С Корниловским конным

В колонне «по три» полк растянулся очень длинно по шоссейной дороге, и мы видим только его «голову». Но Пучков, подъезжая к нам, как-то странно поклонился своим полковым дамам, словно хотел подчеркнуть перед казаками, что «я с этими дамами мало знаком и никакого отношения не имею». И хотя Пучков был человек флегматичный, и добрый, и хороший в жизни, но такое невнимание к своим полковым дамам в этот момент еще больше расстроило Калугину, и она заплакала. Маневская, женщина с живым характером — она еще острее вперила свой взгляд в длинную колонну полка, чтобы как можно скорее убедиться — стоит ли во главе своей третьей сотни ее любимый Жорж — войсковой старшина Маневский* иль тоже арестован? Он не был арестован.

1-я сотня, головная, наполовину состоявшая из моих станичников-сверстников, сбитая, лихая, храбрая и озорная, — она проходила мимо нас мрачно, молча и, как мне показалось, некоторые казаки бросали на нас свои взгляды не особенно дружественно. Меня это неприятно покоробило. Но когда в хвосте сотни провели в поводу при седлах верховых лошадей Алферова и Леурды, так мне хорошо знакомых, но всадников не было, — я понял, что произошла большая психологическая катастрофа в полку, от которой нельзя ждать добра.

Молча, сурово-напряженно, сотня за сотней так дорогого нам и любимого полка прошли мимо нас, с офицерскими лошадьми в хвосте почти каждой, при офицерских седлах, но без седоков-офицеров, и молча же разошлись по своим квартирам. Я уже не помню, как мы все трое дошли до своих квартир. Жуткий и незабываемый был этот день «первой встречи» с родным полком в первые же дни революции. 115-летнее существование 1-го Кавказского полка в Императорской России закончилось навсегда.

По новому «положению в армии» должны быть избраны сотенные и полковой комитеты. В полковом комитете должны быть два представителя от офицеров. Собрались мы и не избрали, но просили быть войсковому старшине Маневскому и сотнику Бабаеву (сыну)*. Оба офицера спокойные, разумные и уважаемые казаками. По тому же «положению» — делегаты от сотен и команд полка, как и офицеров — в своей среде выбирают председателя и секретаря. Здесь замечен был характерный психологический сдвиг в умах казаков. Несмотря на то, что Маневский был признан не только офицерами, но и казаками выдающимся, честным и отличным офицером, — собрание делегатов председателем избрало все же казака, старшего медицинского фельдшера полкового околотка Куприна, станицы Новопокров-ской, а войскового старшину Маневского избрали секретарем полкового комитета. Это нас задело.

— Как ты мог согласиться на это? — возмущенно спрашиваю я Маневского, своего былого командира сотни в течение полутора лет войны.

Умный и серьезный Маневский посмотрел на меня и спокойно, но с некоторой духовной напряженностью ответил:

— Видишь, Федя, — произошла революция. Полковой комитет — выборные люди. С этим надо считаться и согласиться. Вот почему я и согласился быть секретарем в нем, раз меня избрали.

Довод Маневского был справедлив. Фельдшер Куприн оказался очень серьезным председателем, с мнением которого считался полк и который работал только на укрепление порядка и дисциплины в полку.

Особенно похвальную роль играл сотник Паша Бабаев. И полковой комитет в своем составе вел себя достойно. И никаких эксцессов в полку со своими офицерами уже не повторилось, даже и после октябрьской революции.

Но как бы то ни было, все мы, офицеры, посчитали, что это произошел «солдатский бунт», не больше, и замкнулись в своей среде. Некоторые командиры несколько дней не выходили в свои сотни, передавая все распоряжения через вахмистров. Было как-то стыдно теперь встречаться с казаками и называть их на «Вы», что было противно даже самому казачьему станичному нутру. Казаки сами стеснялись этого, острили над собою, считая такое обращение смешным, лишним и неудобным.

Интересное явление: офицеры должны называть всех казаков на «Вы», тогда как урядники продолжали называть казаков по-старому на «ты», а они их, урядников, также по-старому называли на «Вы» и по имени и отчеству.

Мое положение полкового адъютанта оказалось очень тяжелым. Если другие офицеры буквально не выходили из своих хат, то я должен быть безотлучно в полковой канцелярии. В нее посылался такой ворох разных казачьих денежных претензий, что трудно было понять, куда это делся тот молодецкий казак полка, которого мы привыкли видеть за все эти долгие годы службы и войны? Дошли до того, что потребовали деньги за «недоеды» и «фуражные деньги», мотивируя, что в Турции казаки не получали полный свой паек, а лошадей полк кормил «не полностью».